Вадим Фролов - Поворот

«Ну, погоди, попугай лопоухий, — думал я, — ты у меня еще не так трястись будешь». И строил всякие планы, и, конечно, ничего не слышал, что было на уроке, и схватил еще одно замечание.

Как только прозвенел звонок и Рената Петровна вышла из класса, ребята окружили нас с Аполошкой — думали, наверно, что будет небольшая драчка. Но я сказал Апологию:

— А ты ничего парень, веселый. Давай пять.

Апологий полупал глазами, а потом захихикал от удовольствия. Поверил. Он похлопал меня по плечу и сказал важно:

— Положись на меня, Половинка. Со мной ты станешь человеком!

Ребята смотрели на меня с сожалением. Решили, наверно, что я дурачок какой-то. А Машка даже кулаком по парте стукнула со злости и закричала, что я какой-то не то Караваев, не то Каратаев. Какой там еще Караваев?! Надо будет спросить у кого-нибудь. А Аполошку я и сам пе-ре-вос-пи-таю. А Маша… Маша… ну, что ж Маша…

Немножко меня утешило, что Татьяна на перемене подошла ко мне и сказала, что я вел себя совершенно правильно.

— Игно-рируй, — сказала она.

— Что, что?

— Не обращай внимания, значит. Будь выше.

— Ага, — сказал я.

— С такими так и надо. Тогда они отлипнут.

Я хотел ей сказать, что еще сделаю из Аполошки человека, но ее зачем-то позвал наш великий староста — Герасим-Герман-Герка — Г. А., и она отошла. Интересно, почему это я, кажется, начинаю злиться на этого Г. А.? Он ведь ничего мне не сделал, наоборот, даже и внимания на меня не обращает, будто меня и в классе совсем нет. Мне, конечно, на его внимание начихать, но почему я все-таки злюсь, а?

Не успел я про это додумать, как Маша Басова выкинула второй номер. Ко мне вдруг подошли Зоенька и Юлька — есть у нас такие волнистые попугайчики-неразлучники — все время парой ходят и чирикают.

— Сеня, — прочирикали они хором, — мы тебе что-то хотим сказать.

— Валяйте, — сказал я.

— Ты нам нравишься, Сеня, — сказали они и опустили глазки.

— Вот еще… — сказал я.

— Правда, правда, — сказали они, — ты очень, — они хихикнули, — очень-очень-очень… мужественный и добрый.

— Очень приятно, — сказал я.

— Мы тебя приглашаем в кафе-мороженое, — сказали они.

— Спасибо, — сказал я вежливо, — но я занят.

— Ах-ах, — прочирикали они, — какая-какая-какая жалость! А мы так-так-так надеялись.

— Он стесняется, — услышал я за спиной чей-то ехидный голос. Обернулся, а там стоит М. Басова и ухмыляется во весь рот.

— Но почему же? — хором прочирикали попугайчики.

— У него, наверно, нет денег, а мороженое он очень любит. Прямо жить не может без мороженого. Уж я-то знаю.

Ах, вот в чем дело. Ну, ладно, М. Басова, посмотрим, что ты сейчас скажешь. И когда Зоенька и Юлька пропищали хором, что раз они меня приглашают, значит, они и угощают и что в наше время это необязательно, чтобы мальчик угощал, — я сказал совершенно спокойно:

— Я очень люблю мороженое. Прямо жить без него не могу. И я вас приглашаю сам в 19.00 в кафе-мороженое «Гном» на Литейном. Насчет денег не беспокойтесь — я угощаю. Маша, и ты, конечно, тоже приходи, — я поклонился, как рыцарь какой-нибудь, и даже ножкой шаркнул.

Девчонки раскрыли рты, а у М. Басовой глаза стали как щелочки и нос сморщился. Как будто сейчас чихнет.

— Будь здорова, — сказал я, и она, наверное, от неожиданности, действительно чихнула. Девчонки фыркнули, а я только зубы стиснул, чтобы не рассмеяться.

— Вы идите, — свирепо сказала Маша девчонкам. — А мне этому ррррыцарю пару слов сказать надо.

Зоенька и Юлька, хихикая, отошли, а Маша надвинулась на меня, как грозовая туча.

— Опять твои штучки?! — зашипела она.

— Какие штучки?

— Такие!

— Я по-хорошему.

— Ты со всеми по-хорошему!

— Не со всеми.

— И всех яблоками угощаешь. Тебя мороженым, а ты яблоками… чужими.

— Почему чужими?!

— Ты в «Мороженом» Татьяне мое яблоко отдал.

— Ты же его не взяла.

— Мало ли что!

— Знаешь, Басова, — сказал я, — ты, по-моему, все-таки… чокнутая.

На этом разговор кончился. Я отошел. А потом обернулся:

— Так я жду: в 19.00. «Гном». Запомнила?

Она ничего не ответила, и я посмотрел на нее. У нее был какой-то странный вид: не то она заплакать собиралась, не то засмеяться. И она была такой… такая… что у меня даже сердце вдруг екнуло. Мне захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но я выдержал и не сказал.

На большой перемене в коридоре меня подозвали к себе Татьяна, Гриня Гринберг, Коля Матюшин и Петька Зворыкин. Они стояли у окна и о чем-то спорили. Когда я подошел, Гринька сразу спросил:

— Что ты думаешь насчет Веньки Балашова и его компании?

Дался им Венька! Чего-то он у всех вроде бельма на глазу.

— А что вам Венька сделал? — спросил я. — Парень как парень.

— Да не о нем разговор, — с досадой сказал Гриня. — Ты на Моховой живешь?

— Ну, на Моховой.

— Ты этих… Фуфлу и Хлястика знаешь?

— Ну, знаю.

— Их надо в бараний рог скрутить! — заорал Петька Зворыкин.

— Ишь, расхрабрился, — сказал я.

— С. О. Р. — Союз Отважных Рохликов, — сказала Татьяна.

Я засмеялся. Петька надулся. А Гриня сперва вроде обиделся, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.

— Уж лучше БОР — Боевой Отряд Рохликов, — сказал он, — а то СОР плохо звучит.

И тут все наперебой стали придумывать названия. МОР — Могучий Отряд Рохликов, ЛОР — Летучий Отряд, ГОР — Гневный…

— Просто чепуха собачья, — сказала Татьяна. — «И как вы ни садитесь…»

— Опять пословицы, — сказал Матюшин.

— И почему собачья? — спросил я. — У меня есть собака…

И тут мне в голову пришла великая мысль. Надо злить Повидлу. Натаскивать. Пусть рычит и показывает зубы. Клыки. Говорят, есть такие собаки, которые очень добрые, но охотятся на львов. Повидло — гроза Моховой! И пусть всякие шпаны берегут свои штаны! Ха-ха, опять стихи!..

— Я не хотела обидеть собак, — сказала Татьяна. — Собаки…

— …Лучшие друзья человека, — сказал Матюшин. — Мне надоели твои… цитаты.

— Шарова, — сказал Гриня, — дело серьезное, а ты к нему относишься несерьезно.

— А чего это ты заговорил как наш великий староста Герасим? — спросил я Гриню.

— Между прочим, — сказал Матюшин, — не мешало бы и его позвать. Все-таки…

— Дудки, — сказал Петька Зворыкин.

— Он по этому поводу пять собраний проведет, — сказал я.

— И постановит, что нам надо учиться. А все остальное не наше дело, — сказал Гриня сердито.