Вадим Фролов - Поворот

— Ага, — сказала Татьяна. — Есть план.

— Ну? — сказали все мы хором.

— Нужно смеяться, — сказала Татьяна.

— Ха-ха, — сказал Зворыкин.

— Петьку мы исключаем, — сказала Татьяна.

— Почему? — завопил Зворыкин.

— У тебя нет чувства юмора.

— У меня?!

— У тебя.

— Нет?

— Нет.

— Ну и ладно. Зато… я драться могу.

— Не драться! — строго сказала Татьяна. — Кулаки — это слабость. Мы сильнее. Мы будем смеяться.

— Я, кажется, понял, Шарова, — сказал Гриня. — Ты молодец!

— А я что говорил?! — сказал я.

— Ты ничего не говорил, — сказал Матюшин, — ты только хлопал ушами.

— Не отвлекайтесь, — сказал Гриня.

— Мы будем смеяться, — сказала Татьяна. — Они — лопухи. И они от нашего смеха завянут.

— Гыы! — выдал Зворыкин. — Ты что… того?

— Петя, — ласково сказала Татьяна, — все знают, что ты в классе самый сильный, самый смелый, самый веселый и самый умный.

Мы все заржали, и до Петьки, кажется, дошло. Он сказал:

— Ну и ладно. А я их бить буду.

— Или они тебя, — сказала Татьяна.

— Партизан-одиночка, — сердито сказал Гриня. — А как мы будем смеяться, Шарова? Хором или по одному?

— При любом случае и по любому поводу, — сказала Татьяна. — И хором и поодиночке.

— И будем мы называться РС, — торжественно сказал я.

— Как? — спросил Матюшин.

— Я знаю, — оказал Петька, — РС — это реактивные снаряды. Так «катюши» в войну назывались. Взззззз! Бумц!

— Ничего подобного, — сказал я. — РС — Рохлики Смеются.

— Отлично! — сказал Гриня. — Но все-таки нельзя допускать партизанщины. Неорганизованной. Надо, пожалуй, согласовать это с советом отряда…

— А Сеня будет у нас командиром, — быстро сказала Татьяна.

— Он новенький, — сказал Матюшин.

— А ты старенький, — сказала Татьяна. — Кто за?

Все подняли руки. Даже Петька.

— Кто против? — спросила Татьяна уже просто так.

— Я! — сказал кто-то сзади.

Вот так! Конечно, это была М. Басова. Я знал, что она в долгу не останется.

— Ты все слышала? — спросил ее Гриня Гринберг.

— Я ничего не слышала, — сказала Машка, — но вы его куда-то выбрали. А его нельзя выбирать.

— Почему? — спросил Гриня.

— Его никуда нельзя выбирать, — продолжала Басова. — Во-первых, он слишком добренький. А значит, он не будет требовать как следует. Во-вторых, у него не хватает… инте-ллек-та. Он не-ин-теллек-туальная личность. И вообще у него на первом плане… эмоции.

Ладно, заведу себе записную книжку и буду записывать все ее словечки. Все узнаю! Эмоции и не-ин-теллек-туальную личность и кто такой Каратаев-Караваев. И научу своего Повидлу. И он ее — М. Басову — растерзает в мелкие клочки.

— Вчера, — сказала Маша, — я видела, как его за плечо вел милиционер! На Некрасова, угол Чехова.

Все посмотрели на меня.

— Влип? — спросил Петька.

— Влип. Вел. За плечо, — сказал я и ушел. И даже не обернулся — так мне вдруг стало обидно.

…12.15 — Ушел с уроков.

12.25 — Пришел домой. Никого нет. Это хорошо.

12.25–12.26 — Поддал Повидле.

12.26–13.00 — Лежал на диване. Думал. Непроизводительно. Ну и шут с ним.

13.00–13.10 — Смотрел в зеркало. Личность как личность… Гвозди бы делать из этих людей… А я, наверно, не гвоздь. Стукни по мне посильнее — и скрючиваюсь. Дал еще раз Повидле. Он удивился. Вот ведь что — удивился, а не обиделся, а я чуть не заревел. Фучик бы не заплакал и вообще не так бы себя вел. Пойду-ка я к дяде Саше, летчику.

Я постучал. Между прочим, дядя Саша всегда узнавал, когда я стучу. Я его спросил однажды, как он узнает. Он объяснил: «По характеру. Настырно стучишь. Дядя Гриша, например, как морзянку отбивает. Ангелина Павловна как кошка скребется. Батька твой — уверенно: бух-бух. А ты — настырно: все равно, мол, войду».

— Входи, — сказал дядя Саша.

Я вошел и поздоровался.

— Привет, — сказал дядя Саша, — садись, возьми книжку. Я сейчас письмо кончу, а потом — к твоим услугам.

Он долго писал письмо. Я взял книжку, но не читал. Смотрел на него. Он писал и даже иногда губами шевелил, и морщился, и головой потряхивал, и ручку откладывал и лоб себе тер. Потом кончил писать. Встал, засунул руки в карманы, постоял, посмотрел на письмо, взял его и разорвал.

— Что скажешь? — спросил он.

— Зачем вы письмо разорвали? — спросил я.

Он ничего не ответил. Посвистел, посмотрел на меня как-то странно, открыл ящик стола, достал фотографию оттуда и сунул ее мне под нос.

— Красивая? — спросил он.

— Здорово! — сказал я.

И верно здорово. Не знаю уж, как сказать. Улыбается, а грустная. Волосы рукой поправляет, чтобы не разлетались, и смотрит прямо в глаза.

— Что ты понимаешь, — пробурчал дядя Саша.

— Понимаю, — сказал я.

— Ты же мне ничем не поможжешь…

— А может, и помогу, — сказал я.

— Да, — сказал он, — я знаю, у тебя такой характер — ты помогать любишь…

— Не знаю, — сказал я.

— Любишь. Это уж точно. Только ведь помогать по-разному можно. — Он задумался. — Надо быть… мужчиной.

Вот и у него чего-то стряслось. А не говорит. Наверно, и правильно, что не говорит. И я не стал ему ничего рассказывать. Только спросил:

— А что значит быть мужчиной?

Он засмеялся.

— Ну, наверно, не ныть, не трепаться, не совать нос куда не следует.

— Ага, — сказал я и пошел к двери.

— Слушай, — сказал он вдогонку, — ты все-таки зачем приходил?

— Так, навестить.

Я решительно пошел к Басовой. И решительно позвонил. Дверь мне открыла бабушка, и я вошел.

— Здравствуйте, — сказал я решительно. — Маша дома?

— О-о-о! — запела бабушка. — Наш юный рыцарь! Здравствуйте, здравствуйте, проходите, проходите, очень рады, очень рады, а Машенька еще не приходила из школы.

«Вот лопух», — подумал я про себя, и моя решительность куда-то испарилась.

В переднюю выглянул Машин отец.

— А-а-а! — сказал он. — Семен. Здравствуйте, Семен. Очень приятно, — и он протянул мне руку.

Я оказал, что и мне очень приятно.

— Ну, раз приятно, — сказал папа, — проходите. Маша скоро придет, а мы пока побеседуем.

— Да нет, спасибо, я в другой раз, — забормотал я.

— Нет, нет, мы вас не отпустим, — захлопотала бабушка, — такой редкий гость… Сейчас я угощу вас тортом и яблоками, а там и Машенька подойдет.

Я даже не заметил, как в одной руке у меня оказался кусок торта, а в другой огромное яблоко. Деться было некуда, и я давился то тортом, то яблоком, думая, как бы съесть все это поскорее, пока не пришла Машка. И, конечно, она пришла, когда я запихнул в рот последний кусок торта. А яблоко еще не успел доесть. Я, кажется, возненавижу скоро эти яблоки!

— А-а, Сенечка, привет, — сказала она очень ласково и как ни в чем не бывало.