Вадим Фролов - Поворот

Маша стояла около парадной. Она посмотрела на меня и засмеялась — вид, наверно, у меня был чудной. Потом сразу оборвала смех и сказала спокойно:

— Пойдем.

— К-к-куда? — спросил я, отдуваясь.

— В кафе «Гном», — сказала она ехидно.

— Слушай… — начал я сердито.

— Ладно, ладно, — сказала она. — Пойдем лучше, — она наклонила голову и искоса посмотрела на меня чуть-чуть прищурившись, — пойдем лучше в… садик на Некрасова.

Вот вредная девчонка! Ничего не забывает — это я ей, когда только познакомился, встречу в том садике назначал, но она, конечно, не пришла. Я не подал виду, что меня это зацепило, и спокойно согласился. И мы пошли в этот садик.

По дороге я спросил ее, что за дело, чья судьба решается.

— Венькина, — сказала она. — Балашова.

Пожалуй, я всего от нее ожидал, только не того, что она со мной о Жуке говорить будет. Я думал, что может она…

— А что с ним? — спросил я.

— Ему надо помочь, — сказала она серьезно. — Появился, — она вдруг понизила голос, — появился… его брат.

— Ну и что? — удивился я.

— Он из тюрьмы появился, — оказала она шепотом.

— Из тюрьмы-ы?

— Да, — сказала она. — Он жулик и бандит. Он отсидел, сколько положено, и вернулся. Венька говорит, что ему не разрешили в Ленинград возвращаться, а он вернулся. И Венька боится, что он опять начнет свои нехорошие дела и будет его затягивать.

— Постой, постой, — сказал я, соображая. — А ты его видела, этого брата?

— Видела. Жуткий.

— Черный?

— Черный.

— Перекошенный?

— Вроде бы.

— Он, — сказал я и даже задохнулся.

— А ты что, его знаешь? — спросила Маша.

Я ей рассказал, как встретился с этим типом. Она задумалась, потом спросила:

— Что же делать?

Мы уже незаметно дошли до садика и сели на скамейку.

— Надо… в милицию заявить, — сказал я не очень уверенно.

— Я тоже так думала, но Венька боится. Он боится, что брат… убьет его.

Я присвистнул.

— Ну, уж так и убьет?!

— Ты не шути, — сказала она серьезно.

Я вспомнил этого типа, его глаза, как верные дырки, и клыки, как у собаки. Да, такой шутить не будет.

— И все-таки… — начал опять я.

— Ничего не все-таки, — рассердилась Маша. — Не можешь ничего придумать, так нечего навязываться!

Я еще и навязывался!

— Ты же сама ко мне пришла, — сказал я с обидой.

— «Сама, сама»! Знала бы…

Я разозлился.

— Ну и шла бы к Герке своему, — сказал я.

Она быстро посмотрела на меня.

— Ни в коем случае!

— А что? Он ведь шибко правильный, все бы рассудил, а мы что? Мы люди маленькие.

— Дурак ты, Половинкин, — сказала она и вдруг засмеялась. — Дурак… ревнивый.

Я чуть не задохнулся и почувствовал, что уши начинают гореть.

— Т-ты… т-того, — пробормотал я, — «Ревнивый»… Г-говори, да не заговаривайся.

Она вскочила со скамейки. Встала передо мной. Смеялась, а солнце просвечивало сквозь ее волосы. И я зажмурился почему-то. И почему-то обрадовался — ну и пусть, ну и ладно, и хорошо.

Она оборвала смех и сказала опять сердито:

— Ну, чего расплылся? Рот до ушей.

Я сразу стал серьезным.

— Ладно, хватит шутки шутить. Надо дело делать.

И мне сразу захотелось куда-то бежать, что-то доказывать, кому-то помогать, кого-то спасать и как-нибудь обезвредить того страшного типа — Венькиного братца.

— А что делать? — спросила она грустно.

— Слушай, — сказал я, — может, нам с моим батей посоветоваться? Он в таких делах вроде должен разбираться.

— А он кто у тебя? — спросила она.

— Он… — я вдруг замялся, — он-то, ну…

И тут я разозлился на себя до чертиков — что я, в самом деле!..

— Он милиционер, участковый, — сказал я решительно. — Вот!

Она удивленно посмотрела на меня, фыркнула, но сразу прикрыла рот рукой.

— Чего смеешься? Не у всех же родители профессора.

Сказал я это сердито, а самому ужасно обидно стало. И эта не лучше, подумал я, все они одинаковы, девчонки эти.

— Ты что? Совсем полоумный? Да? — спросила она. — Ты за кого меня считаешь?

Я молчал. Она дернула меня за рукав.

— Чего молчишь? — крикнула она. — Я ведь засмеялась потому, что вспомнила, как тебя милиционер за плечо вел. Я ведь не знала… Это твой папа был?

— Ну, папа, — сказал я, — а ты и рада была: с милицией Половинкина увидела. И всем раззвонила.

— Так я же не знала… — сказала она виновато. — Ну, прости, я действительно глупо сделала. Я тогда на тебя… зла была.

— Зла была, — ворчал я. — Все вы такие — разозлитесь ни за что ни про что, а мы отдувайся.

— Ну, хватит! — сказала она. — Ворчишь, как древняя старуха. Ну, я виновата. Но ты-то сам?.. Почему ребятам не сказал, что я ошиблась? Почему струсил и ушел? Гордость заела? А может быть, не я, а ты своего отца не уважаешь? Раз постеснялся сказать тогда, да и сейчас мне сказать стеснялся. Эх, ты!.. — она не договорила, резко повернулась и пошла из садика. А я, как истукан, остался сидеть на скамейке.

Так и надо. Разворчался, расскрипелся, расшипелся, разобиделся. Человек тебе руку протянул, а ты… Я вскочил со скамейки и бросился догонять Машу.

Басова вдруг остановилась, обернулась:

— Ничего не говори отцу.

— Почему? — спросил я.

— Он ведь тоже… милиция, — сказала она, — а Венька просил.

— А я с ним не как с милицией говорить буду, а как с отцом, — сказал я, хотя и не стоило с ней разговаривать как ни в чем не бывало.

— А с ним можно не как с милицией? — спросила она.

— А почему нельзя? — сказал я и осекся. В самом деле, можно с моим отцом как с товарищем говорить? А может, я не пробовал? Да нет, вроде пробовал. Не знаю…

— Почему замолчал? — спросила Басова подозрительно.

— Ладно, — сказал я, — не буду я с ним говорить.

— Не говори, мы сами что-нибудь придумаем.

— Кто это «мы»? — спросил я. Я подумал, может, она меня имеет в виду.

— Без тебя, — сказала она, — найдутся люди, которые не только о своих драгоценных обидах думают.

И Басова ушла.

Ничего у меня не получается — как ее увижу, мне улыбаться хочется и делать что-нибудь хорошее, а она думает, что я к ней подлизываюсь. Венька ей, видите ли, понадобился. Веньку, видите ли, ей спасать нужно. О Веньке у нее, видите ли, одна забота. Да провались он, этот Венька. Мне-то до него какое дело? До него и до его братца перекошенного. Даже думать о них забуду, не то что выручать. Сам выручится, не маленький.

Так я разжигал себя по дороге домой и доразжигался до того, что чуть не задымился. Все, решил я, все! Буду теперь только о себе думать. Время свое хронометрировать и уплотнять. Организованным буду и читать буду не только про шпионов и мушкетеров. А то вон все они какие умные — ин-теллек-туальные личности. Ладно, я им тоже покажу, что Семен Половинкин не тютя какая-нибудь, над которой по-всякому издеваться можно.