Стефан Каста - Притворяясь мертвым

На стеклянном столике лежит лекарство от мигрени.

Паркетный пол. Порой мои ноги утопают в коврах с длинным, как трава на газоне, ворсом. В одной из комнат я вижу свое отражение в огромном экране телевизора.

— Сколько же в нем дюймов? — с уважением спрашиваю я.

— Понятия не имею, — равнодушно отвечает Туве.

Видимо, дела у ее мамы идут неплохо.

Я знаю, что она риэлтор, продает дома на Астраканвэген.

— У твоей мамы много работы, да? — спрашиваю я.

Туве кивает.

— Вроде того.

Внезапно мы слышим странный стук. Сухой, короткий. Довольно неприметный звук.

— О, нет! — восклицает Туве. — Опять!

— Что это?

— Птица ударилась о стекло. Пойдем.

Туве подходит к двери на террасу и открывает ее. Снег со стороны улицы сдвигается в сторону. Еще больше света устремляется в комнату. Туве смотрит под окнами. Выставляет руку против солнечных лучей и выпрыгивает босиком на снег. Поднимает что-то и сутулясь торопится назад.

— Черт, как холодно! — кричит она.

Туве раскрывает ладонь. На ней лежит маленькая серая птичка. Она выглядит вполне живой, лишь глаза закрыты, словно птичка спит. На лбу красное пятнышко.

— Она умерла?

— Думаю, да.

— Что это за птица?

— Чечетка. Видишь характерное пятнышко на лбу?

— Я думал, это кровь.

Держа птичку на ладони, Туве осторожно дует на нее. Делает вдох и снова дует. Может, она вдувает в нее жизнь? Возможно ли это? Можно ли ее оживить, чтобы снова увидеть, как она порхает, и услышать, как поет? Можно ли заставить ее снова махать крыльями? Где проходит граница между жизнью и смертью? Как узнать это, если никто не знает?

Она кладет птицу в большую стеклянную пепельницу и накрывает уголком скатерти.

— Бывает, они оживают. Если просто в обмороке. Но эта не очнется. Она мертва, — говорит Туве.

Я киваю. Я тоже думаю, что эта птица действительно мертва.

Я замечаю, что Туве держится за лоб. Она трет рукой левую щеку, медленно продвигаясь вверх по направлению к глазу и виску. Ее лицо почти такое же белое, как снег на улице.

Туве замечает, что я смотрю на нее.

— Я нс выношу такой яркий свет. У меня от него жутко болит голова. Это мигрень.

Я киваю.

— У мамы тоже. Она говорит, что мигрень передалась мне но наследству от нее. Но сейчас я чувствую себя лучше. Мне стало легче, когда ты пришел.

Я прохожу через небольшой зал. На стенах висят картины. Туве открывает дверь в пристройку к дому. Ее халат распахивается, но, не обращая на это внимания, она оборачивается ко мне, и я успеваю разглядеть, что под халатом ничего нет. Ее тело, как и лицо, светится бледным светом, на плоском животе — правильной круглой формы пупок.

На большом столе стоит монитор и другая техника: копир, сканер и лазерный принтер. Голубая керамическая ваза с начавшими темнеть бананами. Стопка листов бумаги. В основном это фотографии домов с коротким текстом. Я узнаю дом на Крусберсгатан. В картонной коробке лежит зажигалка с названием фирмы: «Частное посредническое бюро недвижимости Элизабет Рагнар» — белый текст на красном фоне. Комната утопает в свете, краски бледнеют от солнца, которое щедро светит в окна.

Туве подходит к стене и нажимает на выключатель. Длинные серые шторы медленно сдвигаются, закрывая окно.

Она запрыгивает на стол и садится. Красный халат снова распахивается. Туве смотрит на меня, следит взглядом за моими глазами, прикованными к ее телу, к ее круглому пупку.

— В чем дело, Кимме?

Я вынужден прокашляться. Вдохнуть побольше воздуха, чтобы ответить.

— Ничего, — выдавливаю я из себя.

— Я рада тебя видеть. Я думала о тебе все утро.

— Почему?

— А ты как думаешь? — таинственно спрашивает Туве. — Возможно, поэтому ты и пришел. Потому что почувствовал.

Я киваю. Не знаю, почему я действительно решил зайти к Туве именно в это воскресенье. Вдруг она и правда притянула меня сюда?

Туве смотрит на меня. Банный халат медленно соскальзывает с ее плеч. Ложится красный сугробом у ее бедер. Она сидит передо мной обнаженная. Маленькие груди, округлые и белые, как снег за окном, с красными брусничками посередине. В приглушенном свете ее мягкая кожа кажется такой нежной и красивой. Я любуюсь ее пупком. Круглым отверстием в центре тела. Я всегда был неравнодушен к пупкам. В детстве я считал, что люди рождаются через пупок.

— Подойди, — говорит Туве.

Я киваю.

— Думаешь, мы ничего не нарушим?

Она качает головой. Маленькие груди-птицы колышутся.

— Но сначала разденься.

Я повинуюсь. Мое тело словно управляет мной, оно хочет броситься к Туве. Пальцы путаются в пуговицах на рубашке. Я снимаю ее. Кладу на стул.

— Брюки тоже.

Я расстегиваю кожаный ремень и ширинку, и брюки падают на пол.

Их тоже, говорит Туве и показывает на мои трусы.

Я киваю. Трусы падают к ногам. Я откидываю их в сторону. Подхожу к столу. Встаю рядом с Туве. Я возбужден. Руки Туве ласкают меня. Я чувствую, как от ее мягких пальцев по коже распространяется теплая волна. Вот бы никуда не уходить, а стоять здесь целую вечность и чувствовать ее прикосновения!

Туве ложится на спину, прямо на листы с фотографиями домов между принтером и копиром. Она берет мою руку и кладет себе на живот. Я чувствую пальцами ее теплую кожу, нежную как шелк. «Да, — думаю я. — Так вот, значит, каково это. Вот что значит жить». Я чувствую слабый запах перезрелых бананов, и в то время, как моя рука скользит по ее животу, где-то раздается звонок в дверь. Рука хочет начать с пупка. Мои пальцы танцуют в маленьком отверстии посреди ее живота. Затем мои ладони поднимаются к белоснежным холмикам, и когда я ласкаю их, чувствую, что Туве это нравится. Где-то снова хлопает дверь. Все происходит где-то в другом мире. А здесь только я и она.

«Да, — думаю я. — Вот что значит жить».

Я чувствую, как волна благодарности затапливает меня. От счастья и торжественности я готов заплакать, а где-то в другом мире слышится стук шагов по паркетному полу.

Вечером я возвращаюсь домой, меня встречает сердитый и недовольный Джим. Он спрашивает, где я был. Почему не предупредил, куда иду? Я не отвечаю. Не знаю, что придумать. Меня переполняют события этого дня. Словно сегодня день моего рождения, словно я заново родился. Несколько часов назад.

Я вспоминаю обнаженное тело Туве. Перехожу от детали к детали и не могу насытиться. От воспоминаний мое тело наполняется теплом.

Джим замечает, что я где-то далеко, и сердится еще больше.

Кричит, что его собственная семья предала его. Он хотел провести это чудесное воскресенье с нами, а дома — ни души. Кристин ушла сначала в тренажерный зал, а потом — к Улле домой. На ужин она принесла две коробки с пиццей. А Джим не хочет пиццу. Особенно в воскресенье. Иногда он сердится и капризничает, как ребенок, прямо как папы в американских фильмах. Я подумал о том, что иногда разница действительно заметна.