Анатолий Мошковский - Река моя Ангара

Даже рев самолета, шедшего на посадку, не мог заглушить хохота.

— Почаще заворачивай к нам, Марфа! — крикнула Нина. — Вон сколько бочек дожидается.

— Хм-м!.. — Марфа покосилась на шофера. — Это, между прочим, от тебя зависит, Нинка. Не очень-то уж ласково встречаешь ты нашу колымагу…

Митя оглушительно хлопнул дверцей и просигналил. Но я понял: без нас не уедет. Не такая, оказывается, Марфа, чтоб с ней не считаться.

Самолет подрулил к заправочной площадке, и, пока к нему протягивали шланг, Марфа по-мужски, за руку попрощалась с каждой девушкой на эстакаде, по наклонному трапу сбежала вниз. Потом встала на скат машины, перевалилась через борт, крикнула: «Давай!» — и, едва я успел зацепиться за кузов, как машина тронулась с места и сразу взяла бешеную скорость, точно убегала от обид.

Дома меня ждала записка: «Завтра приезжай. Будет проводка. Гошка».

Для верности дела я решил не говорить о поездке ни Борису, ни Марфе: еще не пустят. Спрятав в карман кусок хлеба и четыре плитки сахару, я выскочил из палатки и, жуя на ходу горбушку, зашагал к шоссейке.

Денег на рейсовый автобус не было, а до Гошкиной деревни километров десять. Еще с гаком. Оставалось одно: остановить «попутку».

За это время я хорошо изучил законы сибирской стройки: нужно подъехать — голосуй. Если шофер сидит в кабине не один, дожидайся другой машины, но если шофер один, смело выходи на дорогу и поднимай руку.

Знать-то я это знал, но вот еще ни разу не останавливал машин. Страшновато как-то. Да и будут ли они останавливаться передо мной?

Вот, сердито рыча и фыркая, как дракон, несется огромный самосвал. Шофер один, это я точно вижу. Но под сердцем вдруг что-то закололо, заныло, страх сковал тело, и… мне неприятно в этом признаваться, ничто не могло меня заставить поднять руку.

Пылью и ветром обдала меня машина и умчалась туда, где ждал Гошка.

Я стиснул зубы. И они прямо-таки заскрипели у меня, когда вдали появилась новая машина… «Не бойся, Вовка, выходи на шоссе и вскидывай руку», — приказал я себе. Но машину так встряхивало, и пучеглазые фары ее так враждебно сверлили меня взглядом… В общем, вы догадываетесь — храбрости у меня хватило только на полшага, а рука поднялась только до подбородка, да и то скорее не «голосовала», а почесывала подбородок, и, конечно, никакой шофер не догадался бы, в чем тут дело.

А я опаздывал. Я позорно опаздывал к Гошке!

Третью машину я ждал минут десять, но она оказалась занятой. Я отряхнул с курточки пыль, и мне ничего не оставалось делать, как тяжко вздохнуть.

На зубах скрежетал мелкий песок. Я стоял и проклинал себя за безволие и трусость. Будь на моем месте Колька, уж он бы вовремя попал к Гошке на баржу! И только сейчас, здесь вот, у далекой сибирской дороги, я понял, почему в строительстве ракеты использовался на подсобных работах и самое большее, что позволял мне директор секретного завода, — это выпрямлять на наковальне листы жести…

Да, это ясно: я никчемный, слабый и безвольный человек, и никто поэтому не относится ко мне всерьез.

Очертя голову бросился я наперерез к четвертой машине. Шофер вильнул в сторону, застонав тормозами, и чуть не съехал в кювет.

— Жить надоело?! — заорал он на меня, лицо у него было прямо-таки зверское.

Я собрал все свое мужество и ледяным голосом спокойно сказал:

— Мне в Порог надо. Пожалуйста…

Шофер тяжело оглядел меня и буркнул:

— Садись!

Подножка была высоченная, и пришлось вначале встать на нее коленкой. Шофер рывком втянул меня за руку, прибавил газу, и машина полетела.

Я сидел в кабине чинно, важно, стараясь не горбить плеч, и напряженно смотрел на стрелки приборов. Шофер сидел молча, к правому уголку его рта прилипла папироса. Молчал и я. А мне так хотелось поговорить с шофером о чем-то важном, значительном! Пусть мне только десять лет и три месяца, но, честное слово, и я разбираюсь кое в чем. Разве не могу я, например, поругать тех, кто виноват, что в нашей палатке до сих пор нет света и рейсовые автобусы ходят нерегулярно? А кто, как не я, лично совершивший один рейс с Марфой, знаю, насколько нужна их работа; не будь здесь энтомологического участка, на лишних полгода затянулось бы строительство гидроузла. Точно говорю. Был у меня про запас и разговор о нехватке в поселке молока, но, конечно, самое разумное было бы затронуть затянувшееся строительство второго гаража — что может быть понятнее сердцу водителя! Сам как-никак шоферский сын. Знаю.

Машина остановилась.

— Порог. Вытряхивайся, — сказал шофер.

Ох, как хотелось ругнуться! И все же я сдержался и, прежде чем ступить на землю, очень серьезно и вежливо произнес:

— Благодарю.

Я пошел по главной улице возле древних, черных изб и плотных заплотов — заборов из горизонтально уложенных досок.

Через открытую калитку одного двора увидел парня в кожаной куртке, возившегося с мотоциклом. Я храбро сунул в калитку голову и спросил о Гошке.

Парень поднял голову.

— Какой? На деревне десяток Гошек.

Я решил не тревожить больше этого сердитого парня.

У старика в валенках, ковылявшего с буханкой хлеба под мышкой, я спросил более конкретно, напомнив про Гошкины родинки.

Старик зашевелил губами, припоминая:

— У Малашки один есть, у Пантелея Кривого в шоферах Гошка, у бабки Степаниды внук тоже… Тебе которого? Фамилие-то как будет?

— Не знаю, дедушка, с родинками он, все лицо усеяно.

Старик покачал, как старый петух, головой и заковылял дальше.

Я был в отчаянии. Ведь опаздываю! И никому нет до этого дела! Гошка, может, и уехал уже…

По улице шла босоногая девчонка в белом платьице и на ходу читала книгу. Я к ней. Добавил, что мне нужен Гошка, чей брат работает архитектором в Иркутске.

Девчонка закатила глаза, сморщила гладкий лоб. И тут я окончательно понял, что погибаю, если уже не погиб. Не буду же я обегать все избы и спрашивать про Гошку с уймой родинок на лице и братом-архитектором…

— Ну как же вы не знаете его? — закричал я. — Он такой разбитной и смелый, и дерется хорошо, и его дед катера через пороги проводит, и вообще он…

— Ах, так это же Рябинины! — обрадованно воскликнула девчонка. — Сразу бы так и сказал! Кто же у нас его не знает! Ихний Гошка только что с покоса вернулся… Вон в том доме они живут, с антенной на крыше… Видишь?

Через минуту я стучал в рассохшуюся дверь.

— Чего колотишь, не закрыто! — послышалось откуда-то сзади.

Я обернулся. У сарая стоял Гошка, весь в сене; сухие былинки торчали из всклокоченных волос, прилипли к распоясанной ситцевой рубахе, висели на ушах. Весь двор вместе с Гошкой благоухал пряным, свежескошенным сеном.