Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет

— Я запомню, — серьёзно сказала Инка, — 19 апреля 1929 года…

Но старичок, продолжая сам с собой разговаривать, отошёл. А дети ещё долго бродили по набережной, вдыхая запах весны и ласкового апрельского солнца. Затем они поднялись на фуникулёре, погуляли по Владимирской улице, вышли на бульвар Шевченко. В те времена здесь не было ни скамеек, ни чугунной ограды, но те же пирамидальные тополя стояли, подняв к небу гордые верхушки. Когда стемнело и синие тени окутали город, Стёпка сказал:

— Я тебе буду писать каждый день. А ты мне?

— Я тоже.

И как тогда в лесу, они шли, взявшись за руки, и им было хорошо и грустно. По улицам плыли оживлённые толпы людей, направляющихся к набережной смотреть, как тронулся лёд. На углах стояли мальчишки — продавцы газет — и выкрикивали:

— «Съезд французской компартии», «Советский проект разоружения на Женевской комиссии», «Чемберлен подружился с Муссолини».

— Давай пойдём в кино, — неожиданно предложил Стёпка.

— У меня нет денег.

— Но у меня есть.

— Ты поведёшь меня в кино за свой счёт! — возмутилась Инка. — Это мелкобуржуазные замашки!

Стёпка густо покраснел и сказал, медленно выдавливая из себя слова:

— А по-моему, ничего такого мелкобуржуазного… Я ведь честным трудом заработал…

Инка вызвала в памяти образ Лёни Царенко и не совсем уверенно проговорила:

— Но это ведь ужасное мещанство!

Так разговаривая, они незаметно спустились вниз, на Крещатик к кинотеатру бывшего Шанцера. Афиша крикливо сообщала: «Вторая неделя необыкновенного успеха. С участием Анны Мей Бонг, Пауля Гарбингера. «Зонг» или «Любовь бедной девушки».

— Я возьму билеты, — настойчиво сказал Стёпка и, уже не слушая, что говорит Инка, протиснулся к кассе. Через несколько минут они сидели в зале и смотрели фильм. На экране акробат в трико в кого-то стрелял, кто-то падал с крыши и прятался в комнате у девы с томными глазами. Стёпка и Инка начали тихонько смеяться и переговариваться. Стёпкин плащ из негнущегося брезента при малейшем движении производил сильный шум.

— Молодой человек! Перестаньте шуметь своим плащом! — рассердилась сидящая слева от Стёпки женщина.

— Я ведь не виноват, тётенька.

Инка засмеялась. На них со всех сторон зашикали.

— Давай уйдём, — шепнула Инка Стёпке на ухо.

Пригибаясь, они вышли из зала и, как только очутились на улице, дружно расхохотались.

— Ерундовское кино, — сказала Инка.

— Барахло, — согласился Стёпка. Некоторое время они молча шли. Инка первая заговорила.

— Послушай… — начала она и запнулась, не зная, как лучше выразить то, о чём давно хотелось ей спросить Стёпку. — Скажи… Я для тебя такая же, как все девочки?

Стёпка непонимающе уставился на Инку.

— А то какая же?..

— Как все? — огорчённо протянула Инка. — Тебе всё равно — что я, что Катя, Липа, Соня?..

Стёпка наморщил лоб. На него нашло прояснение.

— Не… не всё равно, — пробормотал он. — Ты для меня не такая, как все.

— А какая? — добивалась Инка.

Но Стёпка умолк. Он проводил Инку до дома и, когда она уже собиралась уходить, засунул руку в карман, достал оттуда небольшой пакетик и протянул его девочке:

— Потом посмотришь…

Одним духом взлетела Инка на пятый этаж. Сердце у неё стучало гулко и часто. На площадке перед дверьми своей квартиры она остановилась, развернула пакетик. В нём лежал выпиленный из дерева кораблик. На борту кораблика было выцарапано иглой: «ИННА».

Инка подошла к зеркалу, и оттуда улыбнулась ей незнакомая девочка в синем платье. Платье было очень нарядное: шёлковое, вокруг шеи вышитое золотыми и голубыми нитками. Глаза девочки сияли, на лице горел нежный румянец, она была очень красивая, поэтому Инка её не узнала. Инка всегда плохо думала об этой девочке. Считала её курносой, дурнушкой и каланчой. И вдруг она увидела, что девочка, улыбнувшаяся ей из пыльного серо-зелёного зеркала бывшего присяжного поверенного, не такая уж плохая. Что же так изменило её? Может быть, голубые точечки между золотыми зигзагами? Они очень шли к её глазам. Да, и голубые точечки, и синее платье, белый бант в волосах. А самое главное то, что девочка поверила в себя.

— А ну, покажись, яка ты? — из кухни вышла в коридор тётя Мотя и, всплеснув руками, замерла от восхищения. — Чудо! Платье — чудо!

Ксения Леонидовна тоже вышла из комнаты. Остановилась, молча любуясь дочкой.

— Ты не опоздаешь? — она поправила бант, съехавший Инке на ухо. — А где твои девчата?

И только Ксения Леонидовна произнесла эти слова, раздался звонок.

— Они! Они! — радостно крикнула Инка и открыла двери.

Да, это были они — Соня, Липа, Вера. С хохотом ввалились они в переднюю, затараторили все вместе и стали прихорашиваться перед зеркалом.

— У меня такая ужасная причёска! — капризным голосом проговорила Липа, поправляя чёлку на лбу.

Вера зачем-то расплела и снова заплела свою тоненькую косицу, а Соня тряхнула локонами-бутылочками и, не сводя глаз с зеркала, сказала:

— А у меня такой скверный цвет лица!

Они ещё добрый час вертелись и красовались перед зеркалом, поправляли друг на дружке оборочки, бантики, награждали друг друга комплиментами, а когда, сопровождаемые напутствиями и пожеланиями тёти Моти и Ксении Леонидовны, наконец, вышли из дому, сумерки уже окутали улицы. Взявшись за руки, девочки вприпрыжку побежали в школу. В последний раз — на прощальный выпускной вечер. Они радовались лунному тёплому вечеру, звёздному чистому небу, воздуху, пропитанному запахом сирени и роз, своим новым нарядным платьям. И они нисколько не боялись, что Лёня Царенко будет их ругать за оборочки и вышивки. Во-первых, они были уже не школьницами, а взрослыми, а во-вторых, настали другие времена. Красивое платье и шёлковый платочек не считались таким уж сильным грехом. Лёнькины позиции значительно пошатнулись.

Когда девочки подошли к школе, Лёня стоял у подъезда, засунув руки в карманы.

— Ты нас ждёшь? — задорно спросила Липа и поправила чёлку на лбу.

Инка на глазах у Лёни раскрыла бисерный кошелёк, тот самый кошелёк, который в своё время вызвал Ленин гнев, достала круглое зеркальце и посмотрелась в него. Лёня открыл рот… и ничего не сказал. Он хотел было сделать вид, что ничего не замечает, но это ему не удалось, потому что он всё хорошо заметил: и кокетливую чёлку Липы, бисерный кошелёк и самое главное — узенькую бархатную тесёмочку с медальоном на шее у Сони. Мигая глазами, он потерянно смотрел и смотрел на эту бархатку, и лицо его выражало презрение и… восхищение.

— Пошли наверх, — потянула Лёню за рукав Липа.

Не сводя глаз с медальона, он с горьким сарказмом произнёс:

— Бантики, ленточки, кошелёчки, — и устало вздохнул. Но тут появились Толя и Вася. Подхватив Лёню, они, перепрыгивая через три ступеньки, побежали наверх.