Мария Киселёва - Верните маму

— Так вот. Когда обретаешь мать или ребенка, с которыми не жила, ах как это не просто! Я это знаю, уж поверьте. Со мной это было.

— И у вас… мама?

— Нет, мама нет! — замахала руками Ирина Исааковна. — У меня наоборот.

«У нее все наоборот», — мелькнула у Зойки мысль, хотя она не успела сообразить, что же тут может быть наоборот.

— Наоборот в том смысле, — продолжала Ирина Исааковна, — что у меня вдруг появился десятилетний сын. Да. В войну на железной дороге погибла при бомбежке ее четырехлетняя дочка. Состав раскрошило, искореженные, опрокинутые вагоны остались в поле. Матери вели и несли своих перепуганных детей до ближайшей деревни. И раненых тоже. Она несла мертвую. Да. А потом уже, когда жила в эвакуации в Казани, взяла из детского дома мальчонку. Девочку не могла. Мальчика. Татарчонка. Славный такой мальчик, ласковый, веселый. Так сказали в детском доме.

— А у меня стал молчаливый, дикий, как волчонок. Я была в панике. Кошмар! Что делать? «Ты жалеешь говорю, что пришел ко мне? Ты не рад?» — «Нет, рад. Я рад». — «Может, я не такая мама? Ты хотел не такую?» Он ведь знал, что приемный. «Такую, такую». — И плачет. «Так почему же ты невеселый?» — «Не знаю».

Ирина Исааковна вздохнула и, прищурив глаза, помолчала.

— Потом все обошлось. Но ах как было трудно.

— А теперь? — спросила Зойка.

— Ну теперь! — воскликнула Ирина Исааковна. — Теперь у меня большие внуки.

Зойка размышляла над тем, что сказала учительница. Вот, значит, как. Трудные радости. Кто бы мог подумать? И даже, как это она сказала? Глубокие, настоящие радости — всегда трудные.

Зойка не знала. Это одно. А второе, главное: так бывает у людей, когда они находят друг друга. Бывает. Значит, Зойка не такая уж скверная. Конечно, многое зависит от характера. Обязательно. Вот Люся, например, освоилась бы быстро. Без всяких переживаний. А Вера? Ну Вера — совсем другое дело. Она что-нибудь придумала бы. Разумное, деликатное. И не терзала бы так домашних. А Зойка ничего не придумала. Но ведь еще не поздно. Совсем не поздно. И все будет хорошо.

В этот же вечер прибежала Вера Белова раскрашивать контурные карты. Галина Сергеевна сначала заглянула в их работы и отошла, но потом взяла Зойкину кисточку и показала, как смешивать краски, как накладывать мазки.

— Откуда вы знаете? — спросила Вера.

— Училась когда-то в полиграфическом техникуме.

Вера заинтересовалась и пока рисовали обращалась несколько раз к Галине Сергеевне. Они сидели рядом и разговаривали.

Потом пришел отец, и Вера осталась на ужин.

— Какая у тебя мама хорошая, — сказала Вера, когда Зойка шла ее провожать.

— Да?

— И вообще семья. Отец так хорошо к ней относится…

Вера уткнула подбородок в воротник и замолчала.

— Ну ладно. Дальше не ходи. До свидания.

Мама хорошая. И семья. Вера это заметила. И сказала это не просто так, а с какой-то грустью, может быть, с хорошей завистью. Почему? Наверно, неспроста. Зойка вспомнила, что Вера теперь часто бывает тихая, задумчивая. Не случилось ли у нее чего-нибудь дома? А Зойка за своими переживаниями ничего не заметила. Хорошая мама! Моя мама! Которой не было, которая очень, очень, очень нужна.

Так случился перелом.

А вскоре бабушка, Анна Даниловна, потеряла ключ от квартиры и сидела с хозяйственными сумками у соседей. Зойке пришлось ехать к маме на работу. Она боялась, что ее не пустят в Дом моделей, но оказалось, что никто не обратил на нее внимания. Она шла по длинному коридору со множеством дверей и не знала, куда обратиться.

— Галина Сергеевна? — сказал седой старик, который попался навстречу. — Сейчас узнаем. Где Галина Сергеевна? — спросил он, открыв дверь в одну из комнат. Зойка услышала, как там ответили: «На художественном совете, конечно».

— На художественном совете, — повторил старик и ушел.

А как же ключ? Зойка нерешительно толкнула ту же дверь.

— А-а, это дочка Галины Сергеевны, — догадались женщины и стали разглядывать Зойку. — Какая большая.

Вот почему-то всегда так говорят: «Большая», будь дочке пятнадцать, десять или пять лет. Галине Сергеевне позвонили, и Зойка стала ее ждать в коридоре.

Она показалась в дальнем конце с каким-то мужчиной, которому что-то объясняла и, вероятно, в чем-то с ним не соглашалась, потому что делала отрицательные жесты рукой. Зойка первый раз увидела у матери такое решительное, деловое выражение лица. Но вот она сказала: «Зоя!» — и как будто растерялась.

— Ах, ключ. Сейчас, сейчас, — и торопливо вынесла его из своей рабочей мастерской.

«Она меня боится, — думала Зойка в троллейбусе. — Робеет передо мной. А на работе совсем другая». Она вспомнила, как мать разговаривала с мужчиной, таким большим, черным и таким грозным на вид. А она очень просто с ним говорила. И явно ему возражала.

«Мама, — вдруг сказала Зойка про себя. — Что ты меня боишься? Кто я такая есть? А ты возьми да меня отшлепай, когда надо. Ничего, что мне почти тринадцать. Бабушка так и делает. И вообще нечего со мной цацкаться, кажется, так говорят у вас в Белоруссии?» Зойка засмеялась. Ей стало легко. Она рассказала бабушке, какое большое здание, где мама работает, что все ее знают, что она участвовала в художественном совете и спорила с мужчиной.

— А что же, — сказала бабушка обычным голосом. — Она способная. Коля раньше говорил, когда в техникуме училась.

Когда мать приехала с работы, Зойка подала ей дневник.

И вообще ты каждую неделю должна в нем расписываться.

— Хорошо, — с готовностью ответила Галина Сергеевна.

— Вот тут у меня все в порядке, — показала Зойка. — А вот тут ты не обращай внимания, я исправлю.

Зойка занималась с отстающей ученицей по математике, поэтому самой не хватило времени выучить историю.

— А ты занимаешься с отстающей ученицей?

— Да. С Соломиной. Мне хотели дать Люсю, она тоже хромает, но она отказалась. Говорит: «Зойка мне подруга, я не могу ее слушаться, мне смешно». С ней занимается Абрамов. Страшно сердитый. Вот такой. — Зойка нахмурилась.

— А с ним ей не смешно?

— Ну-у, он шуток не любит. Он называет ее Софьей Ковалевской.

— Но это как раз он шутит.

— Конечно, но все равно ужасно строгий.

Галина Сергеевна слушала внимательно, лицо ее разрумянилось, наверное, волновалась. Ей так нужно знать, как живет ее дочь, она так мало ее знает. А когда та берет портфель и уходит, Галина Сергеевна как бы совсем остается одна. Она представляла только свою старую школу в деревянном доме и своих сверстников, которые росли на глазах у всего села. А тут… Москва. Да и время не то. Дети… совсем другие, и среди них — дочь.

Вот сейчас они сидят вместе, держат на коленях дневник и беседуют. Хорошо так беседуют, мирно и совсем обычно, как и должно быть в семье. Зойке захотелось рассказать маме про своих ребят, и она рассказала еще про Люсю и про Веру, «которую ты видела», про Витьку Аникеевна «ну просто Чарли Чаплин», про Гелю Лютикову и про других. И про Димку Лаврова немножко — «тоже хороший парень».