Анджела Нанетти - Мой дедушка был вишней

Как-то утром в конце марта я проснулся и увидел за окном снег. Это было и очень красиво, и странно. Странно, потому что несколько дней назад мы с учительницей изучали парк весной, а потом исписали своими наблюдениями целых две страницы.

— Видите, почки распустились?

— Да-а-а! — отвечали мы хором.

— Видите, вылезла молодая травка? Какого она цвета?

— Зеленого! — кричали мы, но учительница никак не могла угомониться:

— А еще какого?

— Желтого! — сказал кто-то.

— Нет, не желтого. Смотрите внимательно: она нежно-желтого оттенка, который ближе к зеленому. Пишите. А теперь посмотрите сюда…

Короче говоря, скукота, да и только. Стоило мне отойти в сторону, как она говорила:

— Антонио, не отвлекайся, иди сюда. Иначе ты так и не поймешь, что такое весна.

«Я уже знаю, что такое весна, — сказал я учительнице. — Там, где живет мой дедушка, она еще красивее, потому что Феличе вся покрыта цветами». Учительница обиделась и, когда за мной пришла мама, рассказала ей, что я невнимательный и в отличие от других детей никогда не научусь писать. Поэтому, когда через пару дней выпал снег, я понял, что насчет весны учительница ошиблась, и очень обрадовался. Я даже хотел сказать ей об этом, но в то утро она не пришла, и наш класс разделили между двумя другими учительницами. Мне досталась очень симпатичная: она отвела всех в парк и разрешила целый час играть в снежки.

— А потом нужно будет писать? — спросил я.

— Ну что ты! Сегодня же выпал снег, а значит — каникулы!

Днем поднялся ветер, небо расчистилось, и снег растаял.

— Пришел марток — надевай семь порток, — изрекла бабушка Антониэтта. — Ночью будут заморозки. В тот вечер мама вернулась домой поздно, потому что в магазине у нее возникли проблемы с каким-то покупателем. Я еще не рассказывал, что мама вместе со своей подругой Луизой держала магазин, в котором продавалось разное старье — платья, шляпы, куклы, часы, драгоценности и всякое такое. Бабушка Антониэтта считала эти вещи «милыми, стильными, но не старинными», а мама называла их ровесниками бабушки Антониэтты. Мама очень любила свою работу, и ее раздражало, что бабушка не воспринимает ее всерьез. В общем, в тот день она вернулась поздно, а после ужина вспомнила, что забыла позвонить дедушке Оттавиано.

— Сейчас он уже спит, позвоню ему с утра, — сказала она. А я пошел спать.

Рано утром зазвонил телефон. Я сидел на кухне и завтракал. Помню, что у меня была полная тарелка какао и в ней плавали печенья-лодочки. Это была одна из моих самых любимых игр: воздушные печенья некоторое время плавали в молоке, потом я мочил одно из них, некоторое время возил его ложкой кругами по тарелке, а когда оно начинало тонуть, пиф-паф — стрелял им себе в рот. Мама говорила, что каждое утро эти печенья отнимают десять минут моего сна и что ее терпение скоро лопнет. Правда, когда у нее было хорошее настроение, она мне играть не мешала.

Мама подняла трубку, и я услышал, как она вскрикнула:

— О, господи!

Потом мама стала звать папу и побежала в комнату: она открывала и закрывала ящики комода и все время что-то тараторила — так быстро, что я не мог понять ни слова. Потом я услышал, как папа ей сказал: «Успокойся!» Он вышел из комнаты и молча прошел мимо меня. Папа уже был одет, хотя обычно в это время он еще ходил в пижаме, да и мама тоже.

— Тонино, — сказала мама, — сегодня утром в школу тебя отведет дедушка.

— Какой дедушка? — спросил я, как последний идиот. Не то чтобы я действительно этого не понимал. Просто мне не нравилось, что они обсуждают что-то тайком и собираются уйти из дома, так ничего и не объяснив.

— То есть какой дедушка? — закричала мама. — Что это еще за фокусы?

— Я в школу с дедушкой не пойду, — ответил я.

Я думал, она мне что-нибудь объяснит, но вместо этого она влепила мне пощечину.

— Быстро доедай свое печенье, хватит играть! — приказала мама.

Я разрыдался. Папа хотел что-то сказать, но в этот момент позвонили в дверь и он пошел открывать. Это была бабушка Антониэтта, которая, едва переступив порог, прошептала:

— Ох, бедняжечка! — и обняла маму.

— Он еще не умер!

— Да, конечно, но какая беда! Куда ты теперь, в больницу?

Мама кивнула:

— Вы побудете с Тонино?

— Ну конечно, не волнуйся! Идите, идите!

Бабушка вытолкнула маму с папой за дверь и зашла на кухню. Пока они уходили, я твердо решил, что кое-кто заплатит за пощечину, и тут же сообщил бабушке, что в школу не пойду. Как я и предполагал, бабушка начала уговаривать меня быть умницей, но чем больше она настаивала, тем тверже я стоял на своем. Тогда она села напротив и с тем же выражением лица, какое было у Флоппи, когда ей говорили, что она не пойдет гулять, спросила:

— Тонино, почему ты не хочешь вести себя разумно?

Я намочил последнее печенье и, чтобы побольше разозлить ее, начал пальцем возить его кругами по тарелке, как катер. Бабушка вся побагровела, схватила меня за запястье, вытащила мою руку из тарелки и начала кричать:

— Постыдись, твой дедушка умирает, а ты капризничаешь!

Не знаю, что меня так испугало, лицо бабушки или ее слова, но даже сейчас, когда я вспоминаю эту сцену, к горлу подкатывает тошнота. Как на американских горках, но, пожалуй, еще хуже. Едва бабушка перестала кричать, я открыл рот, и оттуда вылилось все молоко с печеньем.

Бабушка, конечно, перепугалась и побежала за дедушкой Луиджи. Потом оба они начали расспрашивать меня, что я ел на ужин. Когда я сказал, что ел яичницу с картошкой, бабушка возвела глаза к небу и сказала:

— Теперь все ясно. Это несварение. Сегодня будешь лежать дома в тепле, и все пройдет.

Поэтому все утро я провел с ними и Флоппи, а поскольку я ничего не говорил и с трудом отвечал на вопросы, бабушка решила, что у меня температура, положила меня в постель и укутала несколькими одеялами.

Каждую секунду она спрашивала:

— Что ты чувствуешь? Где у тебя болит?

Я отвечал, что не знаю, но мне действительно было плохо, еще хуже, чем когда умерла бабушка Линда.

Днем вернулась мама, и я услышал, как они с бабушкой разговаривают в другой комнате.

— Да вы что? — сказала мама. — Но все было прекрасно!

Потом она вошла в комнату, но я закрыл глаза и притворился, что сплю. Я боялся с ней говорить. Мама подошла, потрогала мой лоб и вышла. Через некоторое время бабушка с дедушкой ушли, и мама вернулась. Она села на край кровати и спросила: