Самуил Полетаев - Второе небо

Проснувшись, увидел ту же картину: дед возился у сарая. Правда, на этот раз он успел смастерить верстачок и ладил топором колышки.

«Трудовой», — подумал о нем Петька и стал одеваться.

На другой день мать уехала на Иссык-Куль, и началась у Петьки с дедом совместная жизнь. Утром Петька вставал — рядом с кроватью уже висели на спинке стула аккуратно сложенные рубашка и костюм, а дед колдовал в сенях, готовя на керосинке завтрак. Покормит внука, а сам уйдет копаться во двор.

Петька выкурит папиросу, посидит, поглядывая в окошко, и пойдет по друзьям-товарищам. Потолкается возле клуба, зайдет в райсовет, где недолго работал курьером, заглянет на почту, где служила соседка, полистает газеты, еще не разнесенные по адресам, и махнет на базар.

На базаре тоже без дела не оставался: пристроится к кому-нибудь из приятелей, и вот сидят на берегу арыка, усеянном огрызками, едят дыню и поплевывают семечками в воду.

Спокойная, сытая жизнь началась у Петьки. Кормил его дед хорошо: мастер чебуреки делать, манты и пельмени, борщи соображал, какие Петьке и не снились. Не допекал ворчней, не попрекал куском, как мать, не суетился, а знал себе свое место и возился во дворе, всегда занятый делом. То уедет с осликом за речку и привезет хворосту; то с пастбища тащит навоз в корзине, размешает с водой и шлепает лопатой кизячные блины — целая гора их сушилась за сараем; а то уйдет с сетками на речку и вернется со связкой форели. Уху готовил — за уши не оттянешь. Но чаще всего возился в саду, обрезая ветки, перевязывая их веревочками, подмазывая сучки. Дряхлый такой старик, а столько делать успевал — непонятно, что и откуда.

«Не ленивый, — вежливо думал Петька, уминая борщ из кастрюльки и наблюдая в окно за дедом, который потюкивал топором, обтесывая дощечку. — Фартовый старик, факт».

Однако Петька вскоре утомился. Утомился от хорошей жизни. Скучно стало. Тягостно было от того, что дед всегда его ждал. Придет домой в полночь, а на столе все расставлено, — не привык. При матери приходил, уходил когда вздумается, ей и дела нет до него, а старик всегда ждет. В общем, стал дед раздражать его. Правильный какой-то. Вечным укором был его растрепанной жизни.

Заприметил как-то Петька яблоко, висевшее у окна. Окно забито, а в сад пойти сорвать — лень, да там, как помнится, самая крапива росла. А тут руку протянуть, только стекло мешает. Каждый день любовался Петька, как наливается яблоко, и однажды утром понял: созрело. Солнце запуталось в ветвях, в шашки на половицах играет, а над оконной планочкой яблоко висит — тяжелое и розовое, как поросенок. Подышал в стекло, облизываясь, оглядел раму — где она тут забита? — и легонько надавил. Авось да небось, может, и обойдется, только бы щель небольшую сделать, — да, видно, не рассчитал, рама вылетела в сад. Досадно, конечно, ничего не скажешь, да уж очень апорт духовитый, даже воздух от него сладкий вокруг. Петька вылез по пояс из окна и увидел… деда. Андрей Никифорович окапывал землю у соседней яблони. Глянул на него вскользь, покачал головой и отвернулся, а Петьке жарко стало от конфуза. Так и не довелось отведать яблока.

И что же? Дед слова не сказал, отчего Петька даже расстроился. Как же так? Совершить такое и не только затрещины там какой не получить, а и слова худого не услышать! Может, дед загордился и за человека его не считает?

Вернулся Петька домой в полночь. Окно уже было вставлено и застеклено. Улегшись в постель, он курил папироску и все думал о стариках, какие они бывают на свете, и решил, что будет жить до шестидесяти трех лет, но только без волынки и забот, чтобы всегда оставаться веселым и здоровым. Он даже не расстроился от того, что умрет когда-нибудь: стоит ли горевать на этот счет, когда ребята договорились на днях махнуть на рыбалку с ночевкой! Он докурил папироску, натянул одеяло на голову, но заснуть не мог: из сарая слышались странные звуки — будто ножом соскабливают краску с железа. Петька мучился, хотел даже встать, но не мог осилить свою лень.

Утром, проснувшись, посмотрел в окошко: возле сарая крутился поросенок, толкая мордой корыто. Так вот кто не давал ему заснуть! Петька стал рыскать по карманам, ища папиросу. Все! Конец его жизни здесь. Купил поросенка, деньги потратил, теперь уедет — жди! Палкой его не вытуришь из дома. Ишь ты хозяйственный какой! Тихой сапой вселился, перестраивает все на свой лад, решил хозяином стать…

Дождавшись, когда дед уехал на базар, Петька выскочил из дома, распахнул сарайные двери и уставился на незваного гостя.

— Ну?

Он ударил его ногой по ляжке, но поросенок только мотнул хвостом, продолжая подкапывать стену. Тогда Петька схватил лопату и стал охаживать его долго и старательно, пока тот, выведенный из себя, не развернулся, оскалив клыки. Пришлось спасаться бегством.

В полдень, проголодавшись, Петька пришел домой. Еще не пройдя калитку, он увидел, как у крыльца над цинковым тазом возятся утки. Может, с чужого двора забрели? Но в это время из дома вышел дед с ведром в руках. Утки устремились к нему и стали дергать клювами за штаны. Дед вылил в таз мешанки и оттащил его к забору, у которого, привязанный, стоял ослик и встряхивал торбой с овсом, надетой на морду.

Петька не стал заходить, ушел, хлопнув калиткой, и подался к своему дружку Мухтарке. Дома он его не застал и поплелся на базар. Там и наелся груш и слив, пробуя у торговок. Сыт не стал, но живот набил.

Мухтарку он нашел под мостом — ребята играли в расшибалочку. Петька наскреб несколько копеек в кармане, разом спустил их, проиграл еще тридцать копеек, взятых взаймы, — страшно не везло ему после огорчений с дедом — и уныло побрел домой.

— Дед, у тебя копеек двадцать не найдется? — миролюбиво спросил он. — Понимаешь, ребята в кино собираются, меня звали. Не дашь, а?

Дед вытащил кошелек, высыпал мелочь на ладонь, каждую монетку потрогал, пока не отобрал точно двадцать копеек. Петька, пожалев, что не попросил пятьдесят, небрежно сунул деньги в карман и побежал на речку, надеясь отыграться.

Наутро, как всегда, на спинке стула висел аккуратно расправленный костюм, а на столе стояли хлебница и чайник, укрытый ватником. Жизнь становилась невозможной…

С речки доносились удары валька — дед стирал там белье. Даже и его, Петькину, рубаху прихватил, а свой пиджак оставил на диване. Долго смотрел Петька на пиджак, мучался совестью, а все же не утерпел и обшарил карманы. И надо же — нарвался на кошелек. Мелочь он честно не тронул, а из бумажек вытащил трешку и осторожненько, на цыпочках, вышел из дома.

Вечером вернулся как ни в чем не бывало. Дед подозрительно посмотрел на него, но ни о чем не спросил. Прямо-таки слабость почувствовал Петька от огорчения: чокнутый, ей-бо, чокнутый! Петька поел, прошел в другую половину, подсел к деду на диван: