Мария Халаши - На последней парте

ати сидела на подоконнике, упираясь ногами в стенку проема и сквозь решетку окна смотрела во двор. Да, не много же было интересного на этом дворе: кошка тети Лаки восседала, как обычно, на пороге дворницкой; канализационная труба посреди двора широко разевала свою пасть, словно старый дом, обступивший ее со всех сторон, наводил зевоту. Кати уныло смотрела на трубу и на маленький ручеек, который медленно стекал по бетону. Из-за этих-то нескольких капель воды тетя Лаки и учинила ей скандал!

К

Черные блестящие глаза Кати смотрели озабоченно. Ну выплеснула воду через окно. Ну и что? Выйти на кухню она не могла, потому что этот противный Руди запер ее в комнате. А тетя Лаки раскричалась на весь дом: на кухне, мол, кран есть и раковина, туда и выливай свои помои. Ну не все ли равно? Нет, трудно понять этих будапештцев, особенно взрослых. Дома жизнь была совсем другая!

Во-первых, там не было решетки на окнах. Кати спросила у тети Бёшке, зачем она. Тетя ответила:

- Квартира-то на первом этаже. Откроешь летом окна, так ведь кто угодно забраться может.

Странная она, тетя Бёшке! Не понимает, как это замечательно, когда кто угодно забраться может. Вот, например, прошлым летом - тогда они, конечно, еще дома жили - все уже крепко спали: и Шаньо, и Руди, и бабушка с дедушкой, да так храпели, что все вокруг дрожало. Не было только Лаци (Лаци в ресторане играет на скрипке и домой приходит поздно).

И вдруг раздался грохот, будто контрабас уронили, а потом кто-то как заорет: "Уй-юй-юй-юй!"

Это Маро, приятель Руди, в окно прыгнул. Кати подскочила, как мячик, и так, ну так хохотала, что в кладовке кастрюльки звенели! А Маро все крутился посреди комнаты да орал благим матом, пока в него башмаком не запустили. Тут Кати еще пуще расхохоталась, а бабушка вытолкала Маро на улицу и пригрозила: если он еще раз устроит такое представление, обломает кочергу об его спину...

Ох, бабушка, бабушка! Очень любила Кати ходить с нею на базар - бабушка торговала там фундуком и чищеным грецким орехом. А еще она продавала ваниль и перец, но об этом молчок! Бывало, чуть свет, еще и петухи не кукарекают, бабушка скажет: "Кати, на базар!" - и Кати радостно вскакивает. Больше всего ей нравилось, когда бабушка начинала выкладывать мешки и мешочки: из большого - маленькие, из них - еще меньше. В самом большом мешке был фундук; между прочим, это самый красивый их мешок - в красную клетку, как простыни у Надьхаю. Надьхаю вообще очень бережливые, у них и в самом деле простыни есть. И наволочки!.. Мешочек с ванилью маленький, в голубую полоску, но его никогда не вытаскивали на свет божий; он лежал в большом мешке, и продавали ваниль только тем, кто сам попросит. Про грецкие орехи ничего интересного не расскажешь, их насыпали в мешок обыкновенного мешочного цвета. Иное дело - птичий корм! Полотняный мешочек, в котором он лежал, был особенный: одна половинка у него была в синий горошек, а на другой половинке дети играли в серсо. Кати всегда его так поворачивала, чтобы горошек был виден покупателям, а дети - ей самой.

Бабушка сидела обычно на перевернутом ящике, а Кати устраивалась на мешке и из-под прилавка следила за происходящим. Бабушка зазывала тоненьким голосом:

"Грецкий орех, фундук, прошу пожалуйста! Сколько вам?"

Кати-то знала, что та женщина, которую бабушка сейчас уговаривает, и не думает покупать фундук. Если человек остановился, это еще ничего не значит. Если в их сторону повернулся - значит, раздумывает. Ну, а если уж прямо подходит, тогда все в порядке: бабушка всучит ему прошлогодний орешек.

Так и сидела Кати под столом, обхватив колени, и рассматривала ноги покупателей. Вот подходит пара запыленных сапог, а с другой стороны приближаются черные туфли с пуговками. Вдруг те и другие остановились друг против друга, словно приклеились. Постояли они так, постояли, а потом сапоги вдруг повернулись и пошли вместе с туфельками...

Однажды перед Катиным носом проплыла гусыня в корзинке. Сперва она поплыла было к соседнему столику, но потом вернулась обратно. Немножко повисела и вдруг вместе с корзиной плюхнулась на землю. Гусыня возилась в корзине, устраиваясь и так и эдак, потом высунула клюв наружу и задумалась. Вскоре она, видно, что-то надумала, потому что вдруг взяла да и выбралась из корзины. Кати, подавшись вперед, следила за ней во все глаза. Ей казалось, что гусыня сейчас, вот сейчас тряхнет перьями и превратится в прекрасную принцессу. Но ничего такого не произошло. Гусыня просто проковыляла через дорожку и исчезла под столом, где торговали овощами. А тем временем тетка, поставившая корзину, доказывала у Кати над головой, что орехи горчат и бабушка должна продать ей дешевле.

"Если горчат, зачем покупает?" - подумала Кати и вдруг обрадовалась, что теткина гусыня сбежала.

В эту минуту рука в черном свитере потянулась книзу, пошарила в воздухе и, поймав ручку корзины, с силой подхватила ее. И тут же выпустила.

"Гусь! Где мой гусь?" - взвизгнула тетка.

Корзинку сразу окружило множество сапог, туфель, ботинок, даже босых ног, и все они вертелись, топтались на месте - только Лаци и не хватало, с его скрипкой. А потом показалась понурая голова гусыни, болтавшаяся возле чьей-то штанины, - и туфли, сапоги, ботинки разбрелись кто куда...

Сидит Кати на окне, забранном решеткой, и у нее совсем затекли ноги. Она попробовала просунуть их сквозь решетку, но это не удалось. И такая ее взяла тут злость, что

она зубами бы вцепилась в решетку - будь эта решетка не из железа, а, скажем, из колбасы, Кати мигом бы ее перегрызла, а уж тогда поминай как звали - не остановилась бы Кати до самого вокзала! Вскочила бы в первый попавшийся поезд и умчалась бы домой - только Будапешт ее и видел!

Вот бы Яни-мороженщик обрадовался! Да Кати и с поезда не успела бы сойти, а Яни уже совал бы ей в руки стаканчики с мороженым.

"Скорей, скорей! - тараторил бы он. - Помоги продавать, беги вперед, прямо к паровозу, по два форинта штука, смотри не забудь, по два форинта!.."

Яни говорил это всякий раз, как видел ее, и Кати всякий раз преспокойно слушала. Но...

Но стоило бабушке выпустить ее из виду, как Кати выскальзывала за дверь и во весь дух мчалась на станцию, где Яни уже поджидал ее во всеоружии - с ведерком льда и в неизменной своей белой полотняной куртке. Честно говоря, называть куртку белой можно было лишь условно, как Калмана Бубу - ответственным за дисциплину. Буба шалил и проказничал ничуть не меньше остальных ребят, но учитель в один прекрасный день все же объявил его "ответственным". Вот и Яни объявил свою куртку белой, хотя никому другому это и в голову бы не пришло. К тому же куртка отливала всеми цветами радуги - то были следы самых различных сортов мороженого, от ванильного до клубничного. На куртке пестрели даже шоколадные пятна, хотя Кати не помнила, чтобы они хоть раз торговали шоколадным мороженым.