Сусанна Георгиевская - Фея горького миндаля

— Мамаша, это ж пустое! — ответил Миша.

— Мне очень стыдно, мама, вас попрекать, — подхватил Костя, — но нет у вас никакого масштаба!..

— Молекула, а не курица, — горестно сказал Миша.

— Вы меня не заговаривайте! Я вам техникумов не кончала… Где хоть кости от этой курицы?.. Пожалейте! Скажите за Христа ради!..

— Как это — где?.. А Балкан? Вы забыли, мама, что собака — самый первый друг человека… И выходит, будто кура вам дороже родных сыновей!

— И дороже друга, хранителя очага, — подхватил Костя.

— Скоро мне отбывать в армию, — жалостливо сказал Миша, — и тут-то вы, мамаша, опомнитесь, заголосите: «Сы-ыночек! Ро-одимый!.. А ведь я ему пожалела курицу!..»

Участок культурного миндаля был издалека похож на приподнятый над землёй квадрат. Когда они подошли поближе, сделалось видно, что это деревья, но их верхушки как бы сливались в сплошную пухлую крышу.

«Что это такое?» — подумала Катя. И с головы у неё сейчас же слетела панама.

— Приступим! — весело сказал папа, поднял с пыльной дороги Катину шляпу, встряхнул её, немножко подул и напялил Кате на голову. — Какая, однако, того… красота! — восхищался папа. — В жизни такого не воображал!

Он удивлялся, глядел на деревья цветущего миндаля, а с Катиной головы тем временем снова слетела шляпа.

— Ничего! Сейчас мы её пристроим, — бодро объявил папа и быстро-быстро нахлобучил изо всех сил Кате шляпу-панаму на самый лоб, пониже бровей.

Наступила ночь. Катя неподвижно сидела под шапкой ночи на руках у своего папы.

— Что-о-о?! — услыхала она над собой сердитый и грозный голос. — Гражданин! Сейчас же наденьте ребенку шляпу как следует.

Кто-то выхватил Катю из папиных рук.

— Кротчайший ребёнок! — сказал над нею сердитый голос.

— Меня зовут Катя, — быстро сказала Катя.

— А меня, понимаешь, Рихтер.

— Такого имени нету.

— А вот и есть! Кого хочешь спроси, я — Рихтер. Рихтер. Ты поняла?

Катя ответила, что поняла.

— Что с твоей шляпой, дитя моё разнесчастное и потерянное?..

— Ничего такого, — ответила Катя.

— Ты ангел, — вздыхая, сказал он ей. Он был сильно высокий, очень сердитый и очень белый. В белом костюме, белых туфлях, с белой-белой растрёпанной головой… Рядом с ним стояли другие люди, но доходили ему до плеча. Только Катя одна возвышалась над его пушистой седой головой. Она была совсем близко от белых шатров из соцветий цветущего миндаля.

Рихтер снял с ее головы панаму, вздохнул и сказал:

— Неблагоприятное для тебя создалось положение, дитя. Ты настрадалась. И натерпелась. У тебя растянулась резинка. Твой отец — шляпа.

— Нет! — ответила Катя.

— Красиво, — ответил Рихтер. — Красиво и хорошо. Никогда не давай наступать на горло родному отцу… Даже если он, скажем, не совсем прав. — И, вздохнув, он сделал на старой резинке два узелка. — Теряться не надо! Никогда не надо терять головы, ни при каких обстоятельствах. Поняла? А с другой стороны, не надо молчать. Желательно не поддаваться… Ясно? Чуть что — позови Рихтера. Нет положения, из которого Рихтер не найдёт выхода… Кто я такой?..

— Рихтер.

— Очень верно, Катя. Ты удивительный человек.

Панама прочно сидела на голове у Кати. Осторожно, всё ещё не смея поверить себе, она легонько приподняла голову. И приоткрыла от удивления рот…

— Что это, Катерина? — торжественно сказал Рихтер. — Вот то-то? Это — миндаль. Ты когда-нибудь ела миндаль?

— Нет! (Катя ни разу в жизни не ела деревьев.)

Человек, которого звали Рихтер, лукаво вытащил из белого кармана белой своей одежды продолговатый, нежный орешек.

— Ну?! Нажимай.

Она нажала на шкурку ореха… Шкурка тут же начала шелушиться.

— Тонкокорый!.. Осенью каждая ветка этих деревьев будет в таких орешках. Я приглашаю тебя отведать.

— Ладно, — сказала Катя.

— Не «ладно», а в рот. Вот так.

— Рихтер, а у нас у самого дома тоже растёт миндаль.

— Скажешь… «миндаль». Ваш миндаль не цветёт орехами… А если он зацветёт, то орешки у вашего миндаля будут горькие. В них отрава. Ты поняла?

Катя кивнула.

— Ты гениальный ребёнок, — сказал он ей. — Знаешь, давай дружить.

— Хорошо, — согласилась Катя.

— На-ачали! — шепнул ей на ухо Рихтер. — Оглянись… Ну!

И Катя медленно оглянулась.

На ветках сидели цветы. Без листьев. Белые. Без розовых сердцевинок… Каждая ветка была такая большая, такая тяжёлая!

Цветы облепили ветки. Как пчёлы. Густо. Богато. Каждая ветка сгибалась от тяжести. Много, много цветов. Тень на земле от широких крон. Ку-уда там персики, вишни, сливы.

Меж плотных белых вершин виднелись редкие кроны розовых миндалей. Их было совсем немного. И были они низкорослые. И ещё белей рядом с ними казалась одёжка высоких, раскидистых белых деревьев. Ещё ослепительнее, ещё гуще, ещё богаче.

— Извините, конечно, — покашляв, сказал тот Миша, который нынче проглотил курицу. — Извините, конечно, я вас оторвал от серьёзного дела… Но может, вы знаете, куда подевалась Ленка?

— Понятия не имею, — ответил Рихтер.

— Папа, — тихо сказало дерево. И осторожно из-под розовой кроны глянуло наклонившееся лицо. Она запыхалась: дышала так тяжело, как будто мчалась к участку. Но теперь стояла совсем спокойно, опустив голову, блестела смеющимися глазами на своего папу. Она блестела глазами на всех вокруг, но не поворачивала в их сторону головы. Она упёрлась маленьким подбородком в руку, которая обнимало ствол. Волосы у неё были сильно лохматые, густые, вьющиеся, очень чёрные, повязанные розовой лентой. А глаза голубые. А платье розовое. А на ногах голубые тапки.

В жизни, в жизни Катя не видывала, чтоб так красиво был одет человек!

— Куда ты исчезла, Ленка?

Она не ответила Рихтеру, будто бы и не надо было ему отвечать. (Все отвечают, а Лена не отвечает.)

Помолчали.

— Элена! — покашляв, насмешливо сказал Миша, папин приятель. — Вы в курсе, что завтра в четыре утра идёт грузовик. Он не будет ждать… Так что, ежели вы хотите…

Она опять ничего не ответила и рассмеялась.

— Элена светик Григорьевна, убедительно вас прошу: поставьте будильник.

Она чуть-чуть повернула голову в его сторону. Дрогнула ленточка у неё в волосах.

— Так и быть, — сказала она. — Я поставлю будильник. Я встану…

Стоило Лене заговорить, как Миша весь просиял. Он сиял, а между тем притворялся, что ему почему-то очень смешно.

Сдвинув чёрные брови, Миша неотрывно смотрел на Лену.

Принялся растерянно переступать с ноги на ногу Катин папа.

Пробежал ветер, начал легонько раскачивать кроны деревьев.

Рихтер зевнул. Он один как будто не замечал Лены.