Владимир Степаненко - Компасу надо верить

— Бах!

— Юра, ты в кого стрелял? — спросил дядя Макарий.

— В фашистский танк.

— Целься лучше, солдат Мурашкин!

— Буду стараться! — тихо сказал я и посмотрел на огромную глыбу в темной сетке трещин. В нее, наверное, не один раз били молнии. Ее рвало солнце и обжигали ветры.

На край камня выбежала маленькая ящерица. Огляделась по сторонам и исчезла.

Прошло уже много лет после войны, а глыба все стоит. Раньше надежно укрывала бронебойщика, а теперь стала домом для ящерицы.

Невольно я перенесся в Корочу. Если колхозные тракторы не перепахали папин окоп, где стоял его танк, обязательно найду.

Если бы мне пришлось лежать с противотанковым ружьем, я бы не пропустил фашистские танки!

Говорят, родители первые друзья. А у меня?..

С мамой мы говорим редко. Настоящий разговор не выходит. Не понимает она меня. Есть еще дядя Макарий. Не знаю, как показать, что я к нему очень хорошо отношусь. Внешне в обращении к нему у меня это не получается. Стесняюсь. И еще у меня сдержанный характер. Не могу простить, как глупо вел себя на горе. Дома дядя принимал лекарство. И все из-за меня. Дурак, самый настоящий дурак! Борис Голованов защищал его в бою, а я чуть не убил на земле!

Дядя задыхался, но не сказал, что болело сердце. Он, как и в бою, не привык сдаваться. Я ему все расскажу! Мы поймем друг друга!

Встретил Алешку с Петькой Кувыкиным. Алешке не до меня. Забот хватает. Что стряслось? Наверное, опять начудил Кувыкин. Выгнал бы его Алешка из бригады, хватит перевоспитывать. Зря только время тратит. Мне нравятся Олег Краснов и Костя Иващенко. Мировые хлопцы!

Утро выдалось на редкость пасмурное. На ветвях круглыми пятаками желтели листья вишен — им уже не хватало солнца.

Взял дневник. Удивительная это вещь! Начал листать, и уже не оторваться. Читаешь одну запись за другой.

Больше всего я испытывал волнение, когда доходил до письма красноармейца Александра Виноградова. «Нас было двенадцать, посланных на Минское шоссе преградить путь противнику, особенно танкам. И мы стойко держались. И вот уже нас осталось трое: Коля, Володя и я, Александр. Но враги все лезут. И вот еще пал один — Володя из Москвы. Но танки все лезут…»

После нашего похода с дядей Макарием на гору я часто думал о судьбе неизвестного бронебойщика. Подолгу не отходил от окна. Даже в самый пасмурный день можно было разглядеть гору. Я смотрел на нее и старался угадать среди темных складок и рыжей травы белую глыбу.

Я завидовал дяде Макарию. Он легко отыскал огневую позицию бронебойщика. Конечно, ему помог военный опыт. Жив ли бронебойщик? А может быть, бой с фашистскими танками под Встреченкой был для него последним?

Я принимался изучать найденную гильзу от противотанкового ружья. Заглядывал в отверстие. Лазил проволокой, искал записку. Но все было тщетно. Иногда принимался фантазировать. Представлял себе бронебойщика. Был он из Москвы… Звали Володей…

После уроков я собрал ребят своего звена. Был немногословен.

— Бронебойщик должен был подбить фашистские танки!

— Да, — согласился со мной Федя Зайцев. — Место хорошее выбрал.

— На дороге стояли подбитые танки, — сказала Маша Шустикова. — Мама мне рассказывала.

— А где они? — поинтересовалась Настя.

— Увезли на переплавку, как металлолом! — Заяц достал из кармана черный мячик и принялся тискать.

— Надо узнать, сколько бронебойщик подбил фашистских танков, — сказал я решительно. — В деревне должны знать.

— А как мы найдем этих людей? — недоверчиво спросила Маша Шустикова.

— Придется ходить по домам. Ведь кто-нибудь должен помнить бои. И солдаты по домам стояли.

Мы неторопливо зашагали к себе на Встреченку. По дороге присматривались к старым ветлам, домам, искали следы боев.

Я вспомнил свою поездку в Корочу. Почему Витька до сих пор не написал мне? Удалось ли ему отыскать окоп, где стоял папин танк в засаде?

Заяц неожиданно предложил:

— Юр, давай разделимся и сейчас пойдем. Возьмем по одной стороне улицы. Ты согласен?

— Идет.

Настя Вяткина с Машей Шустиковой остались со мной: нам досталась речная сторона.

Федя со своими ребятами ушел к горам.

В первом доме нам не повезло. На дверях висел большой замок. Потом мы нерешительно остановились перед беленькой хаткой под соломенной крышей. Распахнулись створки окна, и круглолицый мужчина позвал нас:

— Что остановились? Заходите!

Мы, сбиваясь, торопливо рассказали о цели нашего прихода.

— Войной интересуетесь? — переспросил мужчина. — Лучше ее не вспоминать. — Показал рукой на большой портрет в рамке. — Старшего сына потерял на войне. Самого три раза ранило. Инвалид теперь. — Потрепал меня по плечу. — С твоим отцом, Мурашкин, в один день получили повестки из военкомата. А бои я помню… И танки помню… Один стоял у железнодорожного переезда… А второй на дороге, да-да, это точно…

Мы поблагодарили хозяина дома и собрались уходить.

— Можно записать вашу фамилию? — спросила Настя.

— Гвардии старшина Иннокентий Спиридонович Коновалов. Возьмите в компанию. Интересно мне послушать, что будут рассказывать. Историю я пишу Встреченки.

Мы переходили из одной хаты в другую. Жители неохотно вспоминали о войне. Почти каждой семье она принесла горе. Женщины плакали: вспоминали своих погибших сыновей, мужей.

— Не надо, хлопчики, войны, — сказала, утирая слезы, старая женщина. — Живите себе да радуйтесь. И слышать я не могу о войне! По сынам все слезы выплакала!

…На следующий день в школе мы рассказывали, что удалось узнать.

Больше всех повезло Феде Зайцеву. Он раздобыл где-то старую фотографию.

Федя торжественно положил находку на учительский стол и гордо посмотрел на меня.

— Танк видели?

— Где взял? — спросила недоверчиво Маша Шустикова. — Думаешь, фашистский?

— Фашистский. С крестом. На наших звезды рисовали! После войны сын Варвары Егоровны сфотографировал.

— Может быть, этот танк подбил бронебойщик? — спросил я, едва сдерживая волнение.

Я взял фотографию. На круглой башне торчал рисованный крест.

— Юр, правда, это фашистский танк? — Федя выжидающе уставился на меня. Он признавал мой авторитет и нетерпеливо ждал ответа.

— Фашистский танк. Разве не видно креста? Он на дороге стоял. За танком деревья видно.

— Хватит врать! — громко засмеялся Баскет. — Правда, Колька? Врет Мурашкин?

— Врет! — как эхо, отозвался Колька Силантьев и раскатисто захохотал.