Николай Федоров - Богиня победы

— А ты лучше нарисуй, — вдруг набросилась на меня Ленка. — Ругать каждый может, а делать никто ничего не хочет. Когда меня в редакторы выбирали, все кричали: «Поможем! Рисовать будем, заметки приносить!» А теперь вырезку из журнала не допросишься. Вот тебе не нравится, возьми и нарисуй лучше. Я тебе бумагу дам и карандаши. Хочешь — краски?

— Тащи, — сказал я.

Ленка уже было за бумагой пошла, но тут я опомнился.

— Э-э, нет. Ничего не выйдет. Что же это получается? Я сам на себя карикатуры рисовать буду? Сам себя разить буду?

— Ну вот. Ты себя рисовать не хочешь, другой говорит, занят. И так все. Может, всё-таки нарисуешь; а? Ты никому не говори, что сам рисовал. И я никому не скажу.

В другой раз я бы, конечно, не согласился. Ещё чего. Шаржи на самого себя малевать. Но больно мне идея с Фортуной понравилась. Жаль, пропадала идея. И я согласился.

На следующей перемене в классе висел новый сатирический листок. Как у меня сама богиня получилась, судить не берусь. Не знаю. На всякий случай я ей на лбу написал «Фортуна». А вот колесо и рог изобилия с двойками вышли здорово, честное слово. Ребята окружили листок, смеялись и на меня поглядывали. Если бы кто другой эту карикатуру нарисовал, мне бы не по себе было. Ведь надо мной же смеялись. А так ничего. Даже приятно было, и меня так и подмывало сказать, что это я и нарисовал. Но всё-таки я промолчал и никому не сказал. Кроме Мишки, конечно.

А когда началась литература, я сидел и подумывал, как бы мне не пришлось ещё одну двойку на свою карикатуру пририсовывать.

Мария Николаевна сказала:

— Я проверила ваши домашние сочинения на тему: «За что мы любим природу».

Сердце у меня ёкнуло. Сочинения я не писал и не сдавал.

— В целом я довольна, — продолжала Мария Николаевна. — Много интересных, вдумчивых работ. Правда, не обошлось и без курьёзов. Вот Саша Лобанов пишет: «Мы любим природу за то, что её можно спилить. Потом из неё делают бумагу, а из бумаги — книги, тетради и учебники…»

Хохот в классе стоял невообразимый. Все, наверно, пытались представить, как Сашка пилит природу.

— Тихо, успокойтесь. Очевидно, Саша, мы всё-таки пилим деревья, а бумагу изготовляем из древесины. Потом, разве природа — это только деревья? И самое главное, разве мы любим деревья только за то, что их можно спилить и сделать бумагу? А вот сочинение Лены Субботиной. Очень толковая работа. Да, Лена тоже пишет и о бумаге, и о полезных ископаемых, и о богатстве морей и океанов. Но она не забывает об эстетической ценности природы, о её красоте. Поэтому мы должны любить природу и относиться к ней бережно. Как говорится, все мы дети природы.

Потом Мария Николаевна ещё долго говорила о нравственности и о значении природы в творчестве великих писателей, а я уже начал подумывать, что может она и не заметила отсутствия моего сочинения. Но зря я так подумал. Мария Николаевна вдруг перестала говорить о нравственности и сказала:

— Между прочим, Титов, почему у меня нет твоего сочинения? Ты что, не сдавал?

«Профессиональная память», — с сожалением подумал я и, вздохнув, сказал:

— Не сдавал.

— Почему?

Тут я решил, что терять мне нечего, пара обеспечена, и заявил:

— Потому что нельзя так спрашивать: за что мы любим природу. Любим, и всё тут. Ни за что. И писать тут нечего.

— Так, так, — Мария Николаевна сняла очки и протёрла их платочком. — Значит, твои товарищи нашли, что писать, а тебе писать нечего. Ты, выходит, умнее всех.

— При чём тут умнее. Просто нельзя любить за что-то. Это всё равно, как если мы спросим: за что мы любим маму? А потом напишем, что маму мы любим за то, что она стирает нам штаны, варит обеды и даёт на мороженое. Значит, можно даже и плакат повесить: «Любите маму и относитесь к ней бережно!» Висят же такие плакаты про природу.

Тишина в классе подводная повисла. Все сидят и ждут, что будет. Я тоже стою и жду.

Мария Николаевна молчала несколько секунд, а потом вдруг сказала:

— Ну, вот. Взял бы и написал всё, что ты тут сейчас говорил. Почему же ты этого не сделал?

Я пожал плечами и ничего не ответил. А Мария Николаевна надела очки и спокойно сказала:

— Откройте тетради и запишите число. Сегодня двадцать пятое октября.

Двойку она мне так и не поставила.

— Значит, так, — сказал Мишка, когда мы вышли из школы. — Иди бери ключ от гаража, а я домой за бамбуковыми палками. Встречаемся через двадцать минут около гаража.

И тут за спиной я услышал:

— Привет.

Я обернулся. Передо мной с портфелем в руках стояла Вера.

— У вас тоже пять уроков было?

— Пять, — сказал я.

— Ты куда сейчас? Не хочешь немного погулять?

Я растерянно посмотрел на Мишку.

— Родственница? — спросил он. — Ну, тогда я пошёл.

— Постой, — сказал я. — Сейчас вместе пойдём.

— Ты торопишься? — спросила Вера.

Я не знал, что отвечать, и беспомощно пожал плечами.

— Ладно, — сказал Мишка. — Трубки я сам распилю. Но ты быстрей давай. Вечером опять по квартирам пойдём.

И Мишка потопал домой.

— Ну, куда мы пойдём? — спросила Вера.

— То есть как это куда? — удивился я. — Разве мы куда-нибудь собирались?

Но напрасно я хорохорился. Раз уж я остался и не пошёл с Мишкой, значит, ясно, что я согласен гулять и пойду куда угодно.

— Вот что, — сказала она. — Пойдём на Ждановку. Я тебе нашу лодку покажу. Между прочим, папа её моим именем назвал.

— У вас лодка есть?! Здорово! С мотором?

— С мотором. Но сейчас мы уже не катаемся. Холодно. А лодка на берег вытащена.

На Ждановке было хорошо. День стоял солнечный, прозрачный и даже чуть-чуть морозный. Деревья в парке совсем пожелтели, притихли, а вода в реке сделалась тёмной и как будто остановилась. Большинство лодок было уже на берегу. Огромные корабельные шлюпки и маленькие пластмассовые катера, глиссеры и катамараны и ещё много диковинных, разноцветных лодок длинной пёстрой лентой далеко тянулись вдоль берега.

А каких только названий не было на лодочных бортах! «Ну, погоди!», «Джек-Потрошитель», «Лунатик», «Чебурашка» и даже «Валерий Харламов».

— А вот и наш корвет, — сказала Вера, останавливаясь около небольшого белого катерка, лежащего на деревянных козлах.

— Хороший корабль, — сказал я. — И рубка есть.

Я стал обходить катер вокруг и вдруг так и застыл. На противоположном борту крупными синими буквами было написано «НИКА».