Галина Демыкина - Деревня Цапельки, дом один

— Как же, как же, — закивала бабушка. — Ваш дом сегодня разбирать будут? Помоги, Алёна.

Алёна вышла следом за Таней, впервые ступила на их крыльцо.

В горнице всё было переворочено. Одеяла, подушки, перины лежали на кровати, перевязанные верёвкой, фотографии со стен сняты, и на их месте на обоях яркие квадратики. Возле двери были сложены мелкие узелки, коробы.

— Помогать пришла? — спросила Танина бабушка. Она была прямая, высокая, черноглазая, и брови тоже чёрные, широкие.

— Вы теперь у нас жить будете? — тихо спросила Алёна.

— Как бог даст, — строго ответила старуха. — Бери вот узелок-то.

До обеда Алёна с Таней молча таскали вещи. Всю избу чужими вещами заставили.

А в обед приехал Алёнин отец и мужики из Марьина, начали Танин дом разбирать. Сперва отец вошёл в избу, отогнул гвоздики на оконных рамах и вынул стёкла.

— Держи, Татьяна. Вон туда, к кусточку, поставь. Подмоги ей, дочка.

Пока они стёкла носили, глядь — уже рамы повынули. И стал сразу дом на дом не похож. Нельзя в нём теперь жить: слепой стоит.

А мужики уже с крыши железо сбивают, вниз подают.

Деревянный настил, что под железом был, тоже сняли. И совсем дом обеднел. Сруб один.

Вот и брёвна скатывать начали — аккуратно скатывали, чтобы не разбить, — две жердины как горочку положили от верха до земли. Вот тут Алёна и заметила, что на брёвнах по венцу зелёной краской написано. Снизу — она сразу узнала — будто птица с клювом, как она на одной ноге стоит. Один, значит. Первое бревно. Повыше — будто сидит птица на земле. Цифра два это. Потом — летит птица. Цифра три. А уж дальше Алёне и не прочитать. Не знает она, как другие цифры пишутся.

Бабушка наварила щей полон горшок, всех, кто с отцом приехал, и Таню с её бабушкой на обед позвала.

Все уж за столом сидят, а Таня всё ходит возле своих вещей, что по горнице разбросаны. Будто чего потеряла. Алёна ей — ни слова. И Таня так же. Потом нашла чемоданчик, сверху положила, тоже к столу села. Пообедали — стали брёвна на машину грузить.

— И я в Марьино поеду, — сердито сказала Танина бабушка. — А то ещё свалите невесть где.

Села в кабину к Алёниному отцу и уехала.

А девочка Таня осталась в горнице у Алёниной бабушки.

— Ты не горюй, — сказала ей бабушка. — В Марьине клуб есть, туда и кино, говорят, привозят.

— А я и не горюю, — ответила Таня. Она взяла тот чемоданчик, что нашла среди вещей, и сказала, глядя в бабушкин потолок: — Я там в школу ходить буду. И вообще…

И открыла чемодан. А в нём рядком, на подушечке, лежали куклы: и Дашутка, и Эльвира, и Борька-голыш. Те хоть в платьицах, а он ничем не закрыт. Захолодал небось — как-никак осень. И глаза у него не сердитые.

— Зачем мне теперь куклы? — сказала Таня. И поглядела в окошко.

Алёна промолчала.

— Я их кому-нибудь отдам.

Алёна опять промолчала.

— И Эльвиру отдам. И Дашку-замарашку. И Борьку этого.

Алёна стала убирать со стола. Она не хотела говорить с Таней. И кукол её не хотела.

А как приехал отец железо и рамы с Таниного дома увозить, попросила:

— Пап, а пап, возьми домой хоть на денёк. Мне Борьку посмотреть хочется.

И отец вдруг сказал:

— Поедем.

Машина стояла возле дома, и Алёнка побежала поскорей и села в кабину, пока отец не передумал. Бабушка принесла ей в кошёлке огурцов и яблок:

— На, мамку-то угостишь.

Отец сел за руль, включил мотор. Поехали!

Мимо, мимо, мимо Цапелек! А в них и домов-то уже почти нет. Только плетни, а за плетнями кусты да яблони… Прощай, Цапельки! Нет больше Цапелек.

Сегодня, скоро, скоро, Алёна увидит маму.

…Мимо колодца с журавлём…

Алёна увидит маму и ещё Борьку. Братишку. Он ну точно куклёнок маленький! Волосы кудрявые, глазки синие! Ой, скорей бы!..

…Мимо леса, и луга, и речки, и бочажка…

Она так давно не видела маму. А Борьку Алёна сразу подхватит, и они пойдут гулять по деревне, и все будут завидовать. Скорее бы! Ой, скорее!..

Вот и Марьино. Большая деревня тянется вдоль реки. Куда речка — туда и она.

За рекой птицеферма. Её хорошо видно с дороги. Ходит там по земле, как среди жёлтого облака — только это не облако, а цыплята, — женщина в белом халате. Кто это? Вдруг мама?! Алёнка уже схватила отца за руку, чтоб машину остановил. А потом разглядела: не мама это, а тётя Надя.

Деревня большая, а вся знакомая: и дорога, и берег, и дома.

Гараж. А там машины, машины, машины. Утром оттуда и тракторы выползают — пылят да грохочут, и председателева легковушка вылетает, и папин грузовик… А на подножку грузовика мальчишки прыгают, Женька Соломатин… А отец им:

«Брысь, мелюзга!»

Вот и к дому подкатили. Скамейка возле окон, куры гуляют рябенькие. Цыплята уже подросли, сделались вроде бабушкиных: голенастые, бегучие… А так всё как было. Будто и не изменилось ничего. Но Алёна-то знает!

— Ой, пап, открой дверку-то! Открой скорей!

На крыльцо вышла мама.

— Мама! Мамочка! — И Алёна повисла у мамы на шее.

— Милая ты моя, — приговаривала мама, — доченька… Загостилась. И меня, поди, забыла.

— Ой что ты, мам!.. Мама, у нас бабушка очень хорошая. Мам, а где Борька?

— Пойдём, дочка, покажу.

Они вошли в комнату, а там в углу, под окном, качалка деревянная. Её отец ещё при Алёне мастерил. От спинки качалки до спинки белая марля натянута — это от мух и комаров. Приподняла мама марлю, а там… А там свёрточек крошечный, в белую простынку запелёнатый, одно личико видно. Розовое, носик махонький, рот как дырочка, а глаза закрытые. И дышит, дышит. А из-под чепчика волосики треугольничком.

Алёне захотелось его потрогать, погладить — живого, настоящего.

— Борька! Мы с тобой Цаплины. Ты знаешь?

Алёна осторожно коснулась ладошкой его лба в том месте, где волосы из-под чепчика вылезли треугольником — тёплые, мягкие.

А Борька весь покраснел, будто рассердился, сморщился, по лицу рябь прошла и тихонько — ну шёпотом прямо! — запищал, как замяукал. Ишь недотрога!

Она к нему всей душой… Она к нему как сестра… А он?!

Но мама была чему-то рада. Осторожно приподняла своего Борьку, положила на согнутую руку:

— Не плачь, сынок, не плачь, маленький…

А на Алёну и не глянула.

Алёна побрела к выходу, стукнулась о скамейку в сенях, потёрла ушибленную ногу и заплакала.

— Ты чего, дочка? — Отец поднял её лицо, заглянул в мокрые глаза: — Чего ты?

— Стукнулась.

— Ну, беда-то! Давай подую.

Он подул на Алёнину ногу, потом спросил:

— Ну, как тебе Борька?

— Пап… — сказала Алёна и отвела глаза. — Пап, что ж мы теперь делать-то будем?