Леонид Конторович - Колька и Наташа

К концу обеда Колька сообщил Марии Ивановне:

— Тетя Маша, а нас дядя Глеб пригласил поработать на Волге, попилить.

— Хорошее дело… Ну, я поднимусь наверх, чай отнесу.

Ребята знали: это для Острова.

Минут через десять Мария Ивановна вернулась.

— Уехал, — махнув рукой, недовольно сказала она, — вызвали новый госпиталь смотреть. Еда-то у него на самом последнем месте. Телефоны без конца уши надрывают, от народа отбоя нет. Дверь не закрывается. Город-то в опасности. К Андрею Ивановичу люди-то и идут. Одни докладывают, другие просят топливо для заводов, третьи — насчет амуниции и пушек. Голова кругом может пойти: каждого пойми, с чем пришел, разберись… Да что это я? — спохватилась Мария Ивановна. Но, одевая пальто, опять заговорила:

— Обшивать армию мастериц не хватает. Сбегаю-ка я, ребятишки, к знакомым бабонькам, пускай помогут. Ну, а вы не очень-то балуйтесь, садитесь-ка лучше за книги.

Вернулась Мария Ивановна, когда совсем стемнело. По выражению ее лица ребята сразу поняли, что она довольна. Сметая веником снег с сапог, она рассказывала, что многие домашние хозяйки согласились помочь Красной Армии.

— Только вот плохо с нитками, нет их в городе, — озабоченно закончила она. — Не знаю, как и быть.

— А где же их можно достать? — спросил Колька.

Мария Ивановна пожала плечами.

— Не знаю, Коля, поживем — увидим, а сейчас пора спать! Стелите-ка свои постели.

Наташа, показывая взглядом на мать, тихо стала шептать что-то Кольке.

— Обязательно, — с жаром ответил он.

— Значит, утром, да?

— Да.

Дети улеглись.

Мария Ивановна поправила на их постелях колючие солдатские одеяла и погасила свет.

На следующий день к ним забежал Глеб Костюченко. От его крупной, крепко сколоченной фигуры, широких, размашистых движений и громкого голоса в комнате сразу стало тесно и шумно. Он много шутил, щекотал отбивавшихся Кольку и Наташу.

— Мария Ивановна, — говорил он, — ну и дали мы им.

— Кому?

— А вы разве ничего не слыхали? Ай-ай-ай, какая отсталость! Наши вышибли белопогонников из Губовки и Барановки. Всыпали им… Солидные трофеи: орудия, пулеметы, винтовки. В общем — склад. Ну и людишек прихватили. А красноармейцы на фронте взяли и стишки сочинили. Как раз в точку, ловко получилось. Сегодня в газете напечатали.

Рассказывая, Глеб сиял так, словно сам участвовал в разгроме белобандитов.

Наташа затеребила его за рукав бушлата.

— Расскажите, дядя Глеб, расскажите стихи.

— Наташа, понежнее, последний бушлатишко разорвешь, в тельняшке оставишь, — отбивался от нее Глеб Дмитриевич. — Мария Ивановна, умоляю, защитите меня от нее.

Мария Ивановна с напускным огорчением всплеснула руками:

— Не обижай, доченька, моряка, не обижай, милая, он у нас слабенький, хиленький, маленький — полкомнаты занял.

Все дружно рассмеялись, а громче всех — Глеб.

Наконец Костюченко многозначительно прищурился и вытащил из кармана газету:

— Слушать меня, только чур не перебивать, а то собьюсь с курса.

— Не будем! — закричали Колька и Наташа.

— Отставить. Начинаю:

Дети развеселились, Наташа громко распевала: «Спасибо вам, бароны, за ружья и патроны…»

Глеб поднял руку:

— Концерт окончен! — сунув Марии Ивановне небольшой пакет с рыбой, Глеб Дмитриевич поздравил ее с днем рождения, напомнил ребятам, чтобы завтра с утра явились на Волгу на распиловку дров и ушел…

Еще вечером Наташа и Колька договорились написать Марии Ивановне поздравительное письмо. И теперь, улучив минуту, когда она вышла, сели за стол.

— А как же начнем? — спросила Наташа, очищая бумажкой перо. — Только не думай долго, а то мама придет.

— Как же не думать? — говорил Коля, мучительно ища первые слова. — Как начать?

Они посмотрели друг на друга и погрузились в размышления.

— Вот что, — предложил через некоторое время Колька, — давай так…

— Знаю, знаю, — закричала Наташа, — подожди, я сама, я первая скажу, да. Слушай… «Дорогая наша мама»… писать?

— Нет, — решительно пережил Колька. — Лучше будет как оно по правде, пиши: «Дорогая мама и тетя Маша…» Согласна?

Наташа кивнула головой.

— Тогда пиши… Ну, что ты так медленно, — Колька торопил Наташу, боясь, что все мысли вылетят у него из головы. К тому же каждую минуту могла зайти Мария Ивановна. — Ну, скоро?

— Да что ты привязался? Садись сам пиши. Строчит, как швейная машинка, а я поспевай. Видишь, стараюсь, буквы покрасивее вывожу, ну, смотри, видишь, да?

— Причем тут швейная машина? — с обидой отодвинулся от нее Колька. — Я тоже хочу, чтобы лучше получилось.

Он загрустил. Нет его матери. Ее дня рождения уже не праздновать. Они всегда отмечали это событие. Последний раз Колька принес ей сирень. Мать прижала к лицу цветы, вдыхала их аромат и гладила по голове Кольку. «Милый ты мой», — несколько раз повторила она.

По Колькиному лицу Наташа догадалась о его настроении. Она мягко коснулась его руки.

— Ну, давай… Я поспею, можешь говорить быстро-быстро, как пулемет.

Они написали:

— «Дорогая мама и тетя Маша! Сегодня вам исполнилось пятьдесят лет. Мы любим вас и желаем много-много счастья!»

Поставили свои подписи. Сперва Наташа, а затем Колька. По нескольку раз перечитали написанное, остались довольны.

— Хорошо, — сказала Наташа.

— Ничего не скажешь, — согласился Колька.

Особенно понравился конец письма, то место, где говорилось: «желаем много-много счастья».

После полудня пришла Мария Ивановна, прочитала лежавшее на комоде письмо, украшенное по бокам цветами, нарисованными Наташей, прижала к себе ребят и крепко расцеловала их. Наташа застеснялась:

— Ну что ты, мама, ну что ты!

— Дурочка ты, Наток. Дурочка еще.

Мария Ивановна выбрала самый лучший кусок вареной рыбы, положила на плоскую эмалированную тарелку, прикрыла белоснежным полотенцем и, захватив, как всегда, стакан чаю и ломтик хлеба, пошла наверх.

Наташа открыла ей дверь.

— Можно, я пойду с вами, — спросил Колька. Ему хотелось увидеть Андрея Ивановича.

— Сама управлюсь, — ответила Мария Ивановна.

У дверей кабинета Острова ее задержал белобрысый, с детскими пухлыми губами дежурный, лет восемнадцати. Он строго сказал:

— Нельзя. Занят. Слышишь, как шумят там.

Мария Ивановна нахмурилась.

— Неразумное болтаешь. Человека кормить собрались, а он «нельзя», — и, властным движением руки отодвинув часового, бесшумно вошла в кабинет.