Леонид Конторович - Колька и Наташа

Прислали к нам учительницу Ольгу Александровну. Она какая-то молоденькая, смешная. Мы сперва думали, что она и не всамделишная учительница. Все шутит с нами, песни поет, окна протирает, мусор выносит. Разве ей положено?

Как-то говорит нам: «Дети, пошли по домам записывать в школу…» Ладно, думаем, пошли.

Пришли мы к кустарю-конфетчику. У него в медных чанах сахар варится. Очень вкусно пахнет. Генка все время даже облизывался.

У конфетчика пятеро мальчишек учеников. Ну и достается им. На улице от жары деться некуда, а в комнате от печей и того пуще. Ребята воду так и хлещут, а хозяин то одному, то другому подзатыльник отпускает, чтоб скорее работали.

Только вы не расстраивайтесь, дядя Андрей, конфетчику попало, и здорово.

Наша учительница сжала кулаки и как крикнет: «Таких, как вы, судить надо. Посмейте еще издеваться…»

Хозяин затих. Запомнит он нас надолго. Молчал, когда мы переписывали ребят.

Заходили мы и к другим. Многие благодарили учительницу. А вот лудильщик Хватов своего Жорку не хотел записывать. Чуть не выгнал нас. Но и Жорку Ольга Александровна записала. А он до чего обрадовался — сначала как засвистит, а потом как закричит: «Лудить, паять самовары!» Тут ему отец отпустил пинка. Но пинок не сильный был, Жорка даже не поморщился.

Дядя Андрей, Наташа чего-то шевелится в кровати, еще проснется. Пишите, а то мы без вас скучаем. И все думаем, что вы вроде и не уехали, хоть уже два месяца прошло… Помните, как мы вас провожали? Даже Наташа заплакала. А Мария Ивановна все терла и терла платком глаза, только дядя Глеб один молчал.

А я не плакал, хоть и говорила Мария Ивановна, что у меня глаза были красные. Ей это все показалось.

Вот и все. Пишите нам. Кланяемся Вам. Коля, Наташа и Гена. Июль 1919 год».

Долго молча сидели Коля и Гена. Им было о чем подумать. Много в жизни сложностей и не сразу в них разберешься.

Владька с отцом уехал в деревню за сеном. Каланча теперь редко бывал в школе: обиделся на Кольку, что тот не взял компас. Генка от всех переживаний заболел.

Колька сохранял тайну, но с каждым днем тяготился ею все больше: временами был задумчив, иногда до смешного рассеян.

Как-то на просьбу Марии Ивановны сходить за водой принес из погреба чугун с супом.

Наташа и Мария Ивановна вначале подшучивали над ним, затем начали беспокоиться.

— С тобой ничего не случилось? — спросила Мария Ивановна.

Колька заверил, что ничто его не тревожит: он помнил о клятве, данной Генке.

Стоял знойный, пыльный август. Через месяц надо открыть школу, а стекла все нет.

— Еще на пол-России война. Где уж всего набраться, — говорила Мария Ивановна.

Кольку преследовала мысль о стеклах. Как магнит, притягивал дом Шинделя. Колька уже несколько раз побывал около Владькиного дома. Его заметила мать Владьки. Приняв Кольку за воришку, она пригрозила спустить собаку, если он не перестанет шататься возле дома.

Угрозы ее заставили Кольку быть более осторожным. С Ниной Афанасьевной, сварливой и злой, шутить не приходилось. Ее вся улица побаивалась.

…Этим утром Колька, прячась в высокой траве, через дырку в заборе осматривал двор, раздумывая, куда мог спрятать стекла Карл Антонович.

Его привлекло беспокойное кудахтанье кур, раздававшееся из курятника. «Что там стряслось? — недоумевал Колька. — Неужели хорек заскочил?». Но открылась дверь, и чья-то рука выбросила почти общипанную курицу.

Через коротенькое время была выброшена другая курица, судя по остаткам оперенья — рябенькая.

Беспокойно кудахча, птицы метались по двору.

Из курятника вышла возбужденная Нина Афанасьевна с прилипшими к пальцам перьями.

— Больше, миленькие, не будете забредать в чужой двор, чужое зерно клевать.

Кольку аж передернуло: «Вот язва!» Он отполз от дома, встал и направился прочь.

На улице кричала хозяйка кур — высокая, с желтым лицом, бедно одетая женщина. Махая скалкой, она подбежала к воротам Владькиного дома и застучала в них.

Колька остановился: «Что-то будет дальше?»

Не торопясь, к ней вышла Нина Афанасьевна.

— Чего ты, матушка, взбеленилась? — спокойно проговорила она. — Разве это я? Вон кто, с него с спрос, — и она, к великому удивлению Кольки, показала на него. — Сорванец! Который день тут треться. Его бы скалкой проучить.

Она ушла, хлопнув калиткой.

Женщина, хотя и сомневалась в том, что Нина Афанасьевна говорила правду, все же обругала Кольку.

Колька ушел, удивляясь наглости Шинделихи.

Невеселые мысли одолевали его. Как узнать, где находится стекло?

Размышляя так, он услышал переливчатую соловьиную трель.

Колька оглянулся. В кустах сирени у небольшого домика кто-то зашевелился и опять зазвучал красивый свист.

— Жорка! — обрадовался Колька. — Выходи, слышь, Жорка, выходи. Я все равно тебя узнал.

В кустах послышалось дребезжание жестяной посуды. Потом выглянула измазанная физиономия Жорки. Затем показался и весь он, обвешанный кастрюлями и чайниками.

Приятели устроились под кустами. После того, как все новости были исчерпаны, Колька спросил:

— Куда идешь, заяц-кролик? Чего не заходишь в школу?

— Рад бы, да некогда. Владькиной матери таз и чайник несу, отец починил. Да боюсь — не обманула бы. Тридцать рублей с нее, а она всегда меньше платит, такая уж. А отец мне порку за это…

Кольку осенила мысль:

— Хочешь, я за тебя отнесу?

— А деньги?

— Сполна получу.

Жорка вскочил:

— Давай!

— Снимай с себя все, чтобы по-всамделишному.

Колька нацепил на себя связанные ремнем два медных чайника, ведро, таз и вымазал лицо пылью, добавив немного сажи с посуды. Теперь его нельзя было узнать. Еще раз переспросив, что принадлежит Нине Афанасьевне, он направился к дому.

— Не забудь, — напутствовал его Жорка, — тридцать рублей и ни копейки меньше.

— Ладно, — отозвался Колька и, набрав побольше воздуху, затянул, подражая Жорке:

— Кому чинить-паять, кому лудить! Кому чинить-паять, кому лудить!

Колька кричал, посуда гремела — в общем, шум был поднят знатный.

— Эй, мальчик, мальчик! — позвала его из окна Нина Афанасьевна. Но Колька, будто не слышал ее, шел дальше и еще сильнее надрывался.

— Ты что, с ума сошел? — разозлилась она. — Неси мою посуду.

— Иду, иду, хозяйка!

— Да не ори ты, олух царя небесного. Не глухая, слава тебе, господи.

Придирчиво осмотрев на крыльце таз и чайник, Нина Афанасьевна неторопливо удалилась в комнату за деньгами.

Колька сразу же прикрыл дверь и, свалив на пол всю посуду, сунулся в одно, другое место. В кладовке, под лестницей, присыпанные соломой, лежали стекла.

— Ты куда полез? — подозрительно спросила вошедшая с деньгами Нина Афанасьевна.