Вероника Кунгурцева - Дроздово поле, или Ваня Житный на войне

Народ на перроне пропустил торжественный момент выхода лешака из дерева. Но бурную встречу приметил и теперь вовсю обсуждал событие: дескать, знакомого, что ли, встретили, давно не виделись…

— Парень с зоны воротился, видать, вон как отощал! — предположил кто-то.

— И обносился — спортивный костюм на нем лохмотьями висит!

— Ага, ага… А эти — с собакой — встречают. Свояки!

— Небось, зек туберкулезник, — вякнула вдруг женщина с девочкой на руках.

— И педикулезник, — подбавила другая.

И толпа, собравшаяся вокруг четверых двуногих и одного четвероногого, быстрехонько рассосалась.

Лешак, оглядев компанию, вдруг произнес мерзким голосом вокзального диспетчера:

— Уважаемые пассажиры! Запрещается открывать двери вагонов на ходу поезда!

Ваня Житный заорал:

— Какие двери! Березай, это же я — Ваня! А вот Златыгорка, посестрима твоя и моя! Ты что, забыл, как мы путешествовали? Стеша еще была. Ну, вспомни Степаниду Дымову!

Лешак, снова оглядев окружающих, видать, вспомнил-таки Стешу — и девочки как раз не досчитался: круглые шары его наполнились слезами. Ваня, испугавшись, что лешачонок сейчас заревет, выпалил, что, ну да, Стеши нет сейчас с ними, дома, де, осталась. Но слезы успели пролиться, Шишок мигом подставил палец, облизал — и выпучил глаза: чистый березовый сок! Как бы еще полесового порасстраивать… Ваня сердито ткнул домовика в бок.

А лешачонок обнял пса, который так на него кидался, что чуть опять не сронил, облизал лешему всю харю — тоже, небось, оценил березовый сок! — и от избытка чувств принялся скакать вокруг четверки, как дикий конь, мечтающий сбросить невидимого наездника. Соловей с жаворонком дружно осудили действия вокзального пса и во избежание эксцессов взлетели на крышу ближайшего вагона, который тотчас куда-то покатил.

Поскольку о том, чтобы оставить желтого пса на вокзале, и речи быть не могло, решили взять его с собой. Домовик чесал в затылке: дескать, как узнать имя собаки, есть же у нее кличка?! Покосился на лешака — тот силился что-то сказать, и не сумел. Тут носильщик, который шел мимо, просветил постеня: дескать, Ерхан это, бездомный пес, облюбовал березку на третьей платформе и не уходит от дерева, сколько гнали его — ни в какую! Потом плюнули: он безвредный, Ерхан этот — не лает, не кусает, а гадить кудай-то убегает.

На армавирской барахолке нашелся и для Березая подходящий пятнистый костюмчик — березка. Правда, армейский камуфляж висел на исхудавшем лешаке, как на лесном пугале… Недетский рост шестилетнего лешачонка Ваня Житный объяснял тем, что отец его, Соснач, был примерно со стоеросовую версту, ну а худобу — тем, что кроме грунтовых вод да дождя, ничего полесовому последние четыре года не доставалось… Приодев, накормили лешака. Хорошо, что Ваня приметил на пустыре, куда они давеча приземлились, гору сучьев — видать, на юге обрезка деревьев шла полным ходом. Освободив пустырь от хвороста, Березай перестал быть похожим на дистрофика из Бухенвальда.

Надо было ехать дальше, а как? Ведь у лешака аллергия на железо… Но оказалось, что лешачонок, четыре года простоявший по соседству с мотавшимися туда-сюда составами, пропитался чадным духом и перестал реагировать на железные раздражители. Березай доказал это, пробежавшись по рельсам босиком, безо всякого урона для своих подошв.

В вагоне электрички уселись на скамейках друг против друга. За окнами было темно, и друзья, попарно привалившись друг к дружке, стали кемарить. И пес под лавкой задрых, и птахи под Златыгоркиной плащ-палаткой уснули. Но тут лешак на весь вагон трубным голосом возвестил:

— Уважаемые пассажиры, будьте внимательны и осторожны: скорый поезд номер сто четыре «Москва — Адлер» отправляется с третьего пути, платформа номер четыре! Повтор-ряю…

— Не надо! — заорали подскочившие Шишок с Ваней.

Но Березай был неумолим:

— Повторяю: скорый поезд номер сто четыре… — и ведь повторил! Во всем этом было только одно хорошее — Березай не картавил, как прежде.

Привычный к вокзальному шуму Ерхан даже глаз не открыл. Аразбуженные пассажиры подивились: дескать, станции никакой нет, электричка несется через темные поля — а тут такие объявления! Потом решили, что это машинисты развлекаются.

Наконец прибыли в город Краснодар и в зале ожидания кое-как скоротали остаток ночи. Даже Ваня выспался, справедливо полагая, что на вокзале объявления о прибытии или отбытии поездов никого не смутят.

Наутро Шишок проснулся первым, — правда, его милиционер растолкал, — а домовик уж поднял Ваню со Златыгоркой, и все дружно уставились на Березая: из лешачьей морды пробивалась молодая березовая поросль… Лешачонок флегматично обрывал со щек свежие листья и отправлял себе в пасть. Домовик даже рот раскрыл от изумления, а после захлопнул и протянул:

— Да-а, обзавидуешься ведь: всего шесть лет от роду — и уж борода растет! А у тебя, хозяин, морда босая, как у девки, значит, и у меня никакой щетины в ближайшее время не предвидится… Как мой старый хозяин Серафим Петрович помер, так я без бороды и хожу. Позорище! — Еще понаблюдав за тем, как Березай завтракает, Шишок одобрительно кивнул: — Безотходное производство! Если бы мужики брились да волосья себе в рот отправляли, вот бы лафа была! И о пропитании заботиться не надо, что вырастил — то и съел! Да, хозяин?

Посмеялись и отправились дальше: покупать самолетные билеты до города Афин. Но тут их ждало непредвиденное осложнение. Хотя уж Ваня должен был его просчитать, а вот — прошляпил! Оказалось, нужны паспорта — да не простые, а заграничные… А где их взять, если ни у кого из четверых и российских-то паспортов не имелось?! Шишок принялся ворчать:

— Какой паспорт? С ума они, что ли, посходили? В Теряеве во время войны — да и после — люди все были беспашпортные, а не то, что домовые… Да и когда мы Европу освобождали от коричневой чумы, дак что-то тогда нашими паспортами ни одно заграничное дерево, ни один дом и ни один город не интересовались! Дескать, братушки, спасите-помогите! А теперь, выходит, паспорта им подавай?!

Но, как оказалось, волшебные нефтедоллары все делают — в том числе и загранпаспорта… После некоторых поисков и заминок нашлась паспортистка, которая за зеленую мзду согласилась выправить документы всем, даже Ерхану с птахами. Домовик для представительности намял себе лицо — так что покрылось оно сетью морщин — и беспрерывно тряс медалью «За отвагу». Но паспортистка на звон медали не реагировала, долго мурыжила их, придралась к тому, что Шишок на фотографии вышел какой-то прозрачный, вроде три дня не евши, а, сунув, наконец, новенькие книжечки, укорила: дескать, та якие вы все дурны, уж лучше она будэ черным бисам робить паспорта, чем таким уродам… Дескать, одна тильки псина у вас гарная… Птахи тотчас обиделись: