Юрий Сотник - Невероятные истории. Авторский сборник

Вторые Борины брюки мать распорола для перелицовки. Были у него еще одни, но все в заплатах. Боря пришел в страшную ярость. Он кричал, что сегодня же оторвет Раисе уши, что отныне не скажет с ней ни слова и что, если родители не перевоспитают ее немедленно, он уйдет из дому.

— Криками не поможешь, — сказал Лева. — Возьми себя в руки и пойди поговори. Подействуй на нее силой убеждения.

Товарищи снова очутились в кухне. Боря заговорил негромко и очень сдержанно.

— Рая! Раиса, ты слышишь?

— Ну? — ответили из-за двери.

— Раиса, вот что я тебе скажу: я тебя, так и быть, выпущу, но чтобы это было в последний раз! Понимаешь?

— Понимаю. А я не выйду.

Боря вздохнул, подтянул трусы и продолжал уже совсем кротко:

— Рая, послушай-ка, ты ведь не маленькая, так? Мне нужно скоро уходить, а…

— И уходи. Кто тебя держит?

Лева заглянул в замочную скважину и сказал убедительным тоном:

— Рая, нужно все-таки сознавать! У Бориса очень важное дело.

— Котлеты тоже важное дело. Отец придет с работы — что он будет есть?

Семиклассники помолчали в раздумье.

— Глупо! — тихо сказал Лева.

— Что — глупо? — так же тихо сказал Борис.

— К чему ты затеял всю эту возню? Провернул бы мясо — и дело с концом!

Борис долго грыз ноготь на большом пальце, потом открыл щеколду:

— Ну ладно, Райка! Выходи. Мы провернем.

— Нет, вы сначала проверните и покажите мне. Я встану на умывальник и посмотрю в окно.

Под потолком в стене ванной было застекленное окно. Напрасно товарищи упрашивали Раису выйти немедленно, говоря, что этак она не успеет пришить пуговицы. Рая стояла на своем. Делать было нечего! Два авторитетных члена краеведческого кружка покорились. Мясорубка была неисправная и очень тугая, но Боря вертел ее с такой быстротой, что килограмм говядины очень скоро превратился в фарш. Лицо Бориса блестело от пота, но голос его стал по-прежнему строгим, когда он заговорил:

— Вот тебе мясо. Кончай эти штучки и выходи!

В ванной послышался какой-то шорох: это Раиса лезла на умывальник. Скоро ее голова показалась за стеклом окна.

— Вот! — сказала она. — И стоило из-за этого столько спорить!

— Хватит болтать! Выходи!

Но Рая не вышла.

— Погодите, — сказала она. — Я с вами потеряла много времени, а мне нужно еще снять белье с чердака. Пойдите на чердак и снимите.

Боря чуть не уронил тарелку с фаршем.

— Издеваешься! — сказал Лева.

— Раиса!.. Ты эти штучки брось, ты меня знаешь! Лучше брось!

— Вовсе я не издеваюсь. Мне одной раза четыре пришлось бы на чердак подниматься, а вы вдвоем сразу все белье унесете. А я буду обед готовить.

Борису очень хотелось плюнуть на все и взять Раису измором, проучить хорошенько эту девчонку. Но он подумал, как будет глупо, если он не попадет к профессору и на заседание кружка. И из-за чего! Из-за каких-то пуговиц и упрямой сестренки!

Кончилось дело тем, что они с Левой отправились на чердак, принесли оттуда белье и показали его Раисе.

Краеведы слышали, как она спрыгнула с умывальника.

— Увидишь, — шепнул Борис товарищу, — только пришьет пуговицы, все уши оторву! — Он посмотрел на дверь и сказал громко: — Ну, Раиса!

— А теперь… теперь самое последнее, — решительно заговорила Рая. — Теперь знаете что? Теперь повторяйте оба вместе: «Мы даем честное пионерское слово, что даже пальцем не тронем Раю, когда она выйдет из ванной».

Повторять эту фразу было для краеведов труднее всего. Но они все же повторили ее замогильными голосами.

Щелкнула задвижка, дверь открылась, и Рая быстро прошла мимо краеведов.

Через пятнадцать минут друзья вышли из дому. За всю дорогу они не сказали ни слова, и на бурном заседании краеведческого кружка оба хранили угрюмое молчание.

Солнце уже село. Деревья на лужайке в нашем лагере потемнели, и только верхушки самых больших берез еще поблескивали красноватым блеском, словно сделанные из ярко начищенной меди.

У забора, на котором висели умывальники, толкались десятки голоногих ребят. Гремели железные клапаны, слышалось фырканье, взвизгивали девчонки.

Наше звено не спешило умываться. Мы стояли поодаль с полотенцами на плечах, с мыльницами и зубными щетками в руках и все никак не могли прийти в себя от свалившейся на нас неприятности.

Уже десять дней шла подготовка к торжественному открытию лагеря, и все это время нашему звену давали самые интересные и сложные задания. Мы сконструировали и построили мишень, изображавшую фашиста, который падал и задирал кверху ноги, если попасть мячом в широкую черную кнопку рядом с ним. Мы сделали две трещотки для предстоящей игры. Мы оборудовали под крыльцом нашего деревянного дома фотолабораторию и уже выпустили два номера фотобюллетеня. На линейках, в стенгазетах нас постоянно хвалили за смекалку, за изобретательность, и мы, конечно, очень гордились этим. И вдруг такая обида!

С полчаса тому назад на вечерней линейке старший вожатый объявил нам порядок завтрашнего дня.

— Четвертое звено первого отряда будет заниматься ремонтом лодки, — сказал он. — Заделать пробоину, изготовить и навесить руль, поставить мачту с парусом. Мы должны иметь флот, пригодный для дальних плаваний по речке Тихоне. Три других звена первого отряда (значит, в том числе и наше), а также весь второй отряд должны будут посыпать линейку песком. Вернее, даже не посыпать, а засыпать, толстым слоем засыпать. Почва здесь глинистая. Пойдет дождь — утонем в грязи.

Сами понимаете, как это «увлекательно» — таскать песок! Ведь на подобной работе можно умереть от скуки. И это в то время, когда другие ребята будут заниматься такими интересными и ответственными делами, как ремонт лодки, подготовка к подъему мачты, устройство аттракционов…

— Весь завтрашний день насмарку! — процедил сквозь зубы высокий, тонконогий Лодька Виноградов. Он стоял, опустив голову в белой панаме, и снимал облупившуюся от загара кожу с голой по локоть руки.

Демьян заложил руки за спину, опустил голову и нахмурил брови.

Ваня Сердечкин смотрел грустными глазами то на одного, то на другого из нас:

— Ладно, ребята, пусть!.. Раз не ценят, так пусть! Правда, ребята?

— Нет, не пусть! — сказал вдруг Демьян очень решительно. — Идемте! Я поговорю. Я докажу ему!

Мы направились к умывальникам.

Ростом наш звеньевой был самый маленький в отряде, но очень крепкий и такой солидный, что все его звали не Демой и, уж конечно, не Демкой, а только Демьяном.