Иван Василенко - Золотые туфельки

— Ага, и здесь было слышно? То-то вот! — с гордостью сказал Кубышка. — Три раза попадались в частушки-ловушки. Понимаешь, доченька, эти частушки я слышал, когда их пели…

Он не договорил: легкая дверь с треском рванулась, и через порог ступил рослый рыжеусый офицер. Из-за его плеча выглядывали еще двое, тоже в фуражках с офицерскими кокардами.

— Ты здесь? — сказал рыжеусый, глядя на Кубышку красными от злобы глазами.

Он вытянул из кармана шинели нагайку, взмахнул ею и ударил старика по лицу.

— Па-апа!.. — бросилась к отцу девушка.

— Это ваш отец? — удивился офицер. — Сожалею, мадемуазель Мари… То есть сожалею, что у вас такой отец… Слушай, ты, старая обезьяна, — он дотронулся ручкой нагайки до груди старика, на помертвевшем лице которого даже сквозь грим проступила багровая полоса, — благодари бога, что у тебя дочь такая прелесть. Только ради нее я оставляю тебе жизнь. Но чтоб с рассветом тебя в городе не было. Адье, мадемуазель!..

Прикоснувшись нагайкой к козырьку фуражки, будто отдавая честь, он повернулся и, сопя от бушевавшей в нем злобы, вышел.

Лето 1919 года на юге России выдалось на редкость дождливое. Опасались, что хлеба полягут. И они действительно ложились после каждого дождя. Но пригревало солнце, и упрямые стебли вновь выпрямлялись.

По узкой дорожке, утопая в густой, высокой пшенице, шли Кубышка и Ляся с рюкзаками за плечами. В этих небольших холщовых мешках теперь заключалось все их имущество. С тех пор как им пришлось так внезапно покинуть Екатеринодар, они в поисках работы побывали не в одном городе. Но одни цирки были превращены в склады фуража, другие — в военные конюшни, а те немногие, в которых еще шли представления, опасались принять Кубышку: слух о его скандальной истории облетел всех цирковых антрепренеров. Так и пришлось прожить почти все, что несколько лет припасали странствующие артисты про черный день, да вдобавок еще и все свои цирковые костюмы. И то, что несли они теперь в рюкзаках, было последним средством зацепиться за жизнь.

Жара нарастала, по к полудню неожиданно повеяло прохладой, и вскоре перед глазами истомленных путников развернулась блекло-голубая пелена моря. Вдали, будто всплывший с морского дна, возвышался над зеркальной гладью мыс. На нем в прозрачной дымке золотились купола собора; сквозь зелень садов проступала белизна домов с колоннами, а на остром, как стрела, конце мыса вонзалась в выцветшее от зноя небо башня маяка.

Кубышка остановился, вытер рукавом порыжевшей рубашки пот со лба и, прищурившись, долго смотрел на город.

— Издали — как в сказке. Того и гляди, сам царь Гвидон выйдет нас встречать, чтоб отвести в мраморные палаты. А приблизимся — и навстречу выедет казак с нагайкой, — с кривой усмешкой сказал он.

— Найдутся и другие люди, не только с нагайками. Ты, папка, смотришь вдаль, а что там, вдали, не различаешь! — ласково пожурила девушка.

— А что же вдали, Лясенька?

— Вдали счастье.

— Это как же понимать? Подойдем мы к шлагбауму, а там уже ждет нас на белой лошади прекрасный принц в золоченом шлеме? Сойдет он с лошади и положит к твоим ногам… что положит, Лясенька? Чего бы ты хотела?

— Туфли, в каких и царевы дочки не ходят, — засмеялась девушка.

— Я думал, золотые ключи от города. Но и туфли не плохо. К тому же, доченька, твои сандалии совсем износились. — Лицо старика вдруг оживилось. Подожди, — сказал он, — да ведь это тот самый город, в котором у нас есть знакомое влиятельное лицо: помнишь мальчишку-сапожника? Как его, бишь, звали? Андрюшка, что ли?

— Артемка, — слабо улыбнулась Ляся.

— Да, да, Артемка!.. Вот явимся к нему в будку — он тут же тебе подметки новые прибьет, а мне семнадцать латок поставит. По старому знакомству, значит.

— Едва ли, — с сомнением покачала головой девушка. — Я ему пять писем послала: каждый год по письму. И ни на одно не ответил.

— Загордился, стало быть, — сказал Кубышка. — Сколько ему теперь? Лет шестнадцать? Может, его там городским головой сделали или полицмейстером, вот он теперь и дерет нос.

— Ты все шутишь, папка, а мальчишку жалко. Он один на свете… — Ляся помолчала и твердо сказала: — Пойдем, папка! Что ж мы стали? Пойдем за счастьем. Все равно впереди счастье, сколько б ни размахивали нагайками эти рыжеусые!

Солнце еще не село, когда путники вошли в город. Длинная тихая улица окраины. Одноэтажные белые домики с палисадничками, зеленые ставни, герань на подоконниках. На стук в окошко из калитки выходит хозяйка и на вопрос Кубышки, нельзя ли снять комнату, отвечает: «У нас казаки стоят. Самим тесно». Так обошли уже несколько кварталов. Неужели в степи ночевать?

Но вот из домика с двумя окошками выходят женщина и мальчишка с чуть раскосыми озорными глазами. Женщина не спешит отказывать, внимательно оглядывает путников и с сомнением говорит:

— Вот уж не знаю… Муж на работе, а без него… Да вы кто ж будете?

— Мы артисты, — объясняет Кубышка. — Мы по циркам играем.

— По циркам! — радостно восклицает мальчик. — Пусти, мамка! Пусти!..

И женщина пускает.

— У нас на постое был военный. Сегодня увели. Занимайте, пока другого не поставили. А то приведут — и опять мучайся с ним!

Во всем домике только две комнаты: «зал» и кухня. В летнюю пору хозяева муж, жена и мальчик — живут во дворе, в деревянном сарае, а комнаты сдают приезжим.

— Иначе не прожить, — объяснила хозяйка. — Время теперь тяжелое.

Путникам отвели залик. Устав с дороги, они тотчас легли спать на деревянные скрипучие топчаны и только утром осмотрелись как следует. Низкий потолок с висящей под ним керосиновой лампой, фотографические карточки на стенах, икона с лампадой в углу, некрашеный стол да два топчана — вот и все. Но Кубышка с Лясей и этому рады.

В дверную щелочку заглянул чей-то любопытный глаз.

— Заходи! — сказал Кубышка. — Мы билета не потребуем.

Дверь немедленно открылась, и в комнату, выставив вперед плечо, вошел хозяйский мальчик.

— Ох, и долго ж вы спите! — сказал он. — Я уж заглядывал, заглядывал…

— А у тебя что, экстренное дело?

— Не… Когда б эксперное, я б разбудил… Вы, дяденька, кирпич глотать умеете?

— Пфе! Кирпич!.. Я огонь глотаю и стеклом закусываю.

У мальчика округлились глаза. Он бросился к двери.

— Куда ты? — остановил его Кубышка.

— Побегу, мамке расскажу…

— Подожди, успеешь. Тебе сколько лет?

— Два месяца и девять лет.

— Здорово. Грамотный?

— А то нет?

— Как зовут?

— Когда кошку за хвост тяну, то Васькой, когда мамке пол мыть помогаю, то Васенькой, а когда так просто сижу, ничего не делаю, то Васей. А вы в чертовом колесе крутиться умеете?

— А как же! Я в чертовом колесе кручусь в обнимку с самим сатаной.