Борис Азбукин - Пять Колодезей

— Молчи лучше, ворюга! — Пашка презрительно цыкнул слюной сквозь зубы и отряхнул песок с колен. — Скажи спасибо, что еще рожа цела. Не будь тут Степки, я бы из тебя отбивную сделал. Надавал бы и за птичьи гнезда, и за спекулянтство твое, и за воровство.

— Развяжи, — шипел Федька, брызжа слюной.

— Хорошо, мы развяжем, — сказал Степа, поднимая с земли автомат. — Но с условием: либо мы тебя в сельсовет сведем к милиционеру, либо ты сам все это свезешь на Пашкин двор и сложишь. Выбирай.

— И дай слово, что вредить больше не будешь, — добавил Пашка. — А не сдержишь — бить будем.

Федьке оставалось только капитулировать. Под конвоем Степы и Пашки он вкатил тележку во двор.

Сначала ребята молча смотрели, как по их указанию Федька складывал лом в углу двора, но потом Пашка не выдержал. Засунув руки в карманы и скроив умильную рожу, он издевательски-соболезнующим тоном начал приговаривать:

— Ах, Феденька, бедный мальчик! Работать его заставили… Ну, работай, работай. Ничего не поделаешь. Это ж на пользу и тебе и обществу. — Пашка зашел с другой стороны и сладеньким голосом продолжал: — Разок-то в жизни можно и на коллектив потрудиться. Не все же на себя, не все же торговать водичкой и обижать малышей, отнимать у них ведра и брать взятки карандашами и резинками. Вот так… Вот спасибочки, вот молодчина, все сделал.

Федька оттопыривал нижнюю губу, сопел и косился то на Степу, то на Пашку, но держал язык за зубами, опасаясь, что они пустят в ход кулаки.

— Благодарствуем вам! — издевался Пашка, выпроваживая Федьку за ворота. — Через газетку вам благодарность отпишем, по всему селу объявим.

Федька молчал, хотя лицо его покраснело и перекосилось от злости. Лишь откатив тележку подальше от Пашкиного двора, он остановился и, грозя кулаком, крикнул:

— Подождите, я вам за все отплачу!

Степа вместе с Пашкой покрывал старой сетью сложенный в кучу лом и раздумывал над поведением Федьки.

— Скажи, Паш, а почему Федька Хлыст такой ворюга и хулиган?

— Почему? Так он же весь в батю. Тот тоже лодырь, хапуга. Как в степь на работу идти, он посылает Федьку к бригадиру сказать, что заболел. А сам дома пьяный дрыхнет. А как ночь, так браконьерствует.

— Где ж тут браконьерствовать?

Степа считал, что браконьеры могут быть только в заповедных лесах, где запрещено истреблять дичь. А какие же тут леса? Здесь на все село деревьев двадцать, не больше, и вокруг никаких заповедников нет — всюду степь и море.

— У нас в море красной рыбы — тьма-тьмущая, — рассказывал Пашка. — Сейчас, летом, ее ловить нельзя, она кормится. А Федькин отец всегда ловит. Как ночь, так сеть в лодку — и тайком в море. Хапанет по нескольку центнеров севрюги, осетров или белужины, а потом продаст на базаре тысяч на пять — шесть и пьянствует.

— Не верю, — возразил Степа.

— За то ж его этим летом и выперли из колхоза! А ты знаешь, сколько он рыбы истребил и покалечил на крючьях?

— На каких крючьях?

— Не знаешь? Не видел крючков? — удивился Пашка. — Погоди, я сейчас принесу. — Пашка сбегал в сарай и через минуту вернулся.

Степа поразился. Это был большой крюк, сантиметров девяти в длину, сделанный из толстой проволоки.

— Вот это да! Зачем же такой здоровенный?

— Как — зачем? По рыбе и крюк, — продолжал Пашка. — Возьмет Федькин отец их штук сто, привяжет на бечевках к канату и вроде перемета сделает. Белуга пудов на восемь или на десять пройдет мимо, вильнет хвостом и зацепится за крючок. А как начнет биться, так в нее еще штук тридцать таких железок вопьются и аж всю кожу ей издерут, всю исполосуют. Она, бедная, и висит на них, мучается. Иная куски мяса на крючьях оставит, а все же сорвется. Только потом все равно либо помрет, либо на всю жизнь калекой останется. Сколько этот хапуга рыбы позагубил! Пропасть! Я бы и не знаю, что с ним сделал…

В серых Пашкиных глазах прыгали злые огоньки. Лицо его пылало.

— И никто Федькиному отцу за это ничего не сделал? — взволнованно спросил Степа.

— Как ничего! Его уж раз десять штрафовали за браконьерство, — возразил Пашка. — А он все потихоньку ловит и торгует. На те деньги он и дом себе поставил с зеленой крышей, и пьянствует. А мой батя говорит, — Пашка понизил голос и оглянулся, — что от суда и тюрьмы ему все одно не уйти.

Накинув на лом старую сеть и прикрыв его сверху соломой, Пашка и Степа пошли проведать Митю.

— Лезем наверх. Ничего здесь нет интересного, — разочарованно сказал Пашка и пренебрежительно мазнул пальцем по гладкой стене каменной ямы.

— И это, скажешь, неинтересно? — Степа подбросил на ладони позеленевшие наконечники стрел, с явным намерением поддразнить товарища.

Пашка кинул завистливый взгляд на бронзовые наконечники и отвернулся.

Степа не разделял скептического настроения товарища и не жалел, что попал сюда. Это он уговорил Пашку и Митю сходить на скифские раскопки и разузнать, где тут вода, на которую намекал дед Михей в разговоре с геологом. И хотя воды они не обнаружили, Степа все же был доволен, так как нашел тут кое-что любопытное. Он покосился на скучающее лицо Пашки. Конечно же, Пашке и Мите все пригляделось и надоело, а ему в новинку. На первый взгляд, тут нет ничего интересного: кучи вывороченной земли и между ними четырехугольные заборчики из белых бесформенных камней — фундаменты маленьких скифских халупок. Все, что весной было найдено при раскопках — вазы, глиняная посуда, стрелы, кольца, ножи, — по словам Мити, экспедиция Академии наук увезла с собой. Но если покопаться в отвалах, то можно найти кое-что — например, разноцветные черепки от посуды или наконечники стрел. Однако самое интересное здесь — это, конечно, каменные ямы, в одной из которых Степа сидел сейчас вместе с Пашкой. Они выдолблены в скале и похожи на огромные пузатые бутыли, в каких продаются маринованные помидоры. Только эти — каменные и такие большие и высокие, что не достать до верху рукой. В школе Степа слышал, что скифы в таких бутылях хранили запасы зерна на случай голода и войны.

Размышляя, мальчик продолжал ворошить солдатской лопаткой песок и камешки, скопившиеся на дне ямы.

— Ну, скоро вы там? Пошли к морю! — торопил Митя. — Задохнешься от этой жарищи.

Он сидел на большом камне, к которому была привязана веревка, спускавшаяся на дно ямы. Митя ослаб после болезни и поэтому остался наверху.

— Подожди, Мить! Степка еще не все стрелы повыискивал, — съязвил Пашка. Он ухватился за конец веревки, ловко подтянулся и вылез.

— А ты не завидуй. Все равно эти стрелы не ему, а для школьного музея, — отрезал Митя. — И я свой черепок тоже отдам. — Митя показал кусок глиняной посудины с изображением дикого кабана и охотника.