Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы

К избе Милешкиных подкатил председательский «газик». Шофер Витька, с сигаретой в зубах, сказал Людмиле, чтоб она срочно ехала в правление. Зачем, Витька не знал. Пронькин ему велел мгновенно доставить Людмилу — и все.

Удальцы похватали шапки, пальтишки, надернули на босу ногу валенки и высыпали на мороз. «Газик» заходил ходуном от их возни и радостного гама. Набились на задние сиденья, а матери оставили место впереди, рядом с шофером.

Председатель Пронькин, маленький, сухонький, не то рыжий, не то русый мужичишка, ждал Милешкиных у распахнутого кабинета. Наблюдательный Василек отметил у Пронькина непомерно длинный и острый нос и большие серые валенки — даже с заправленными ватными штанами голенища валенок казались просторными. И пиджак на Пронькине как будто с чужих, в косую сажень, плеч. Милешкиных он усадил на стулья вдоль стены, сам забежал за письменный стол с бумагами, прищурил быстрые, пронизывающие глаза и спросил сурово:

— Ну-ка выкладывайте, молодцы-удальцы, что же вы такое натворили с чушками? — и покосился на Ветошкина; тот сидел не понять какой — сердитый или задумчивый.

— Как что?.. — Людмила вопросительно взглянула на Ветошкина.

— А то вы натворили со свиньями, граждане Милешкины, — продолжал председатель, — что вернулась Матрена и не узнала свое хозяйство… Это когда же у нее бывало такое: разлила она по корытам корм, а свиньи дрыхнут в соломе и морды не задирают. Всполошилась Матрена, к Ветошкину прибежала жаловаться. Заморочили, говорит, животину Милешкины. Вот и пришел Ветошкин ко мне разбираться…

И тут председатель открыто, словно год не видел людей, разулыбался. Ветошкин долго-долго смотрел своими загадочно хмурыми глазами на Милешкиных и заявил:

— Утерли они носы моим свинаркам. Да при таких-то работниках я бы за год выдал пять планов мяса…

— Председатель сгонял машину за нами, чтобы похвалами одарить? — спросила Людмила. — А мы-то думали, у него что-то загорелось… Вели отвезти нас домой, Иван Терентьич. Мы сегодня лыжи навострили в проруби рыбачить.

— Граждане Милешкины, вы мой резерв! — торжественно заявил Пронькин, обращаясь сразу к Людмиле и удальцам. — А резерв посылается закрывать брешь, сводить концы с концами, на прорыв…

Больше тридцати лет Пронькин ходит в председателях. Когда-то была война. Пронькин не воевал: слышно, одна нога у него выросла малость короче другой. Но и во время войны, особенно после, у Пронькина была житуха не лучше окопной. В колхозах работали женщины, старики да подростки и работали не за деньги, а за совесть. Как только в какой-нибудь деревне притуплялась у колхозников совесть — туда посылал район Пронькина. Иван Терентьевич какими-то особенными словами обострял в измотанных людях совесть, и хозяйство начинало понемногу оперяться. С тех пор у Пронькина осталась привычка: прежде чем нарядить колхозника на какое-нибудь дело, он пробуждал в нем сознательность и чувство долга перед обществом.

— Нам подменять кого-то или десятую работу брать? — Людмила не хотела выслушивать подготовительную речь. — Говори сразу. У моей совести пока еще не сбились углы, не обкатались, как речной голыш.

— Прими-ка, девушка, склад, — покашливая, сказал Пронькин. — Кладовщик Еремин с почками замаялся, едет в город на долгое лечение.

Предложение председателя показалось Людмиле забавным, и Люсямна хихикнула, с любопытством глядя на мать: что ответит председателю.

— Я в своей избе толку не дам, а тут надо отвечать за богатство колхоза. — Людмила смахнула с головы красочный платок. — Ух, как жарко стало! Испугал ты меня, Иван Терентьич, своим доверием.

— Многих я перебрал в уме, прикидывал, кому бы можно поручить склад, — рассуждал Пронькин, глядя в окно. — Тебе, Людмила, и больше никому другому решил я доверить ключи. Быть тебе сторожем и соднова кладовщиком. Не положено этак, да в нашей деревне и не то бывает…

— Гляди, посадишь козу на капусту, — съязвил бухгалтер Данилыч.

Он несколько раз, пока сидели Милешкины у председателя, забегал в кабинет и все пофыркивал, что-то бурчал под вислый нос да холодно косился на Людмилу. Пронькин его не слушал, он уже окончательно решил доверить Людмиле склад.

Вчера вечером после шумного заседания правления, когда решалось, кому передать временно склад, председатель остался в конторе один. Сидел Пронькин, делать ничего не делал — думал о Людмиле Милешкиной. Признавал он, что Людмила какая-то не от мира сего в образе жизни, в воспитании своих ребят, и можно бы посплетничать о ее чудачествах, но сказать, что она делает нечто недозволенное — нельзя. Даже больше: к Милешкиной у Пронькина таилась необъяснимая симпатия, и доволен он был, что Людмила с удальцами жила именно в его колхозе.

«А что же, собственно, Милешкина натворила? — рассуждал в одиночестве Пронькин. — Ничего не припомню. Так почему окрестили ее ветреницей, вихреватой бабенкой? Напротив, она добросовестно выполняет свою работу. Три года отапливает омшаник — ходит в тайгу в буран и стужу — и ни разу не заморозила картошку; часто доярок подменяет; склад, слава богу, до сих пор не обворовали; ребят растит здоровыми и шустрыми. Забавные ребятишки, — улыбнулся Пронькин. — Дожить бы да посмотреть, какие получатся из них люди. Одно не одобряю, что не водит Люда удальцов в детсад. Да еще вот с мужем у нее не по-людски получается. Тут уж целиком виноват один Тимка… Что ни говори, а славный человек Людмила…»

На правлении никто не хотел доверять склад Людмиле, и председатель колебался. Но утром, послушав Ветошкина, как Людмила ухаживала за свиньями, Пронькин самовольно решил назначить ее кладовщиком.

За три дня Милешкина приняла у Еремина склад. Недостачи не оказалось — товары сошлись по бумагам тютелька в тютельку. В складе Василек читал вслух ведомость, ребята ликовали: у них бочка меда, пуды подсолнечных семечек, сахар-рафинад, сливочное масло деревенского изготовления… Однако Людмила омрачила удальцов, сказав, что без ордера за подписью председателя и бухгалтера она и горсточки семечек на вынос никому не даст. Другое дело — полакомиться в складе. Длинным ножом наколупала она в бочке засахаренного желтоватого меда — всем ребятам по кусочку — и еще по горсточке подсолнухов.

В распахнутых дверях склада появилась нанайка Акулина. Старушка лицом свежая и душой добрая: летом и зимой приносила Милешкиным свежих карасей и щук. Оставит в коридоре улов, а сама незаметно уйдет. Жила Акулина в двух километрах от Павловки на реке Кур, в маленьком нанайском стойбище Улэн. С каких-то пор Акулина уверилась, что чай из русского магазина пахучее и крепче, сахар слаще и соль солонее, чем из своего. Оттого она была частой гостьей в Павловке, заходила и к Милешкиным.