Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

— А тебе, Туз, извини, ничего нет, не облизывайся. Вот скоро приедет хозяин с мешком, тогда уж отведешь душу, — сказал Валерка и вдруг вспомнил, что нужно сходить к Поршенниковым.

В кухне, служившей одновременно и прихожей, было сумрачно и тесно. Вера Сергеевна белила в горнице и сюда перетащила все вещи.

Валерка любил такой кавардак, когда можно было забраться на гору перин, матрацев, подушек и блаженно растянуться на них под самым потолком, чувствуя себя при этом не в комнате, а где-то в пещере, где все таинственно и заколдованно, где мать появляется не как мать, а как Али-Баба и говорит она не «Валера, убьешься!», а «Сим-сим, открой дверь!»

— Чего нос повесил? — спросила Вера Сергеевна, вытирая о тряпку выпачканные известкой руки.

— Так… Мешочек для галош забыл дома, под партой поставил. От них знаешь сколько грязи в классе.

— Чего ж ты так?.. Обедать будешь?

— Буду.

«Вот поем, сбегаю к Поршенниковым, узнаю про Катьку и залезу на перину», — подумал Валерка.

Загремел цепью и залаял Тузик.

— Пацаны тут как тут, не успел прийти… — проговорила Вера Сергеевна. — Нет, вроде ко мне — высокий.

Тузик захрипел от ярости и от давившего ошейника. Закудахтали куры. Хлопнули легкие сенные двери, и без стука, опасливо пригнувшись, видимо привык к низкой притолоке, вошел незнакомый бородатый мужчина с баульчиком в руке. На нем были кирзовые сапоги и грубый, без складок, плащ с откинутым капюшоном, который, как огромная, чуть смятая жестяная воронка, покоился на загорбке. Заглядевшись на вошедшего, Валерка ткнул ложкой в подбородок и вылил суп на колени.

— Сапоги, позвольте, не нашел обо что оскоблить, — извинительным тоном проговорил мужчина, подбирая полы плаща и глядя на ноги. — Так, о ступеньки пошоркал.

— Пустяки. Тут видите — какой содом.

— К побелке готовитесь?

— Белим уж, — ответила Вера Сергеевна. — И пальцы изъело известкой, и голова кругом — муторная работенка. Да куда же деться? Октябрьскую хочется встретить по-людски — в чистоте.

— Да-да, а там и рождество Христово.

— Ну и рождество заодно.

Пришелец медлительно закивал и, поглаживая свою острую, мушкетерскую бородку-клинышек, оглядел кухню поверху, у потолка.

— Ничего, высоконькая изба. У хороших хозяев всегда все хорошо. — Он заметил в затененном углу прямоугольник с каким-то изображением. — Вот и иконка вроде…

— Это Пушкин, — сказал Валерка.

Он понял, что этот высокий пришелец с баульчиком — один из тех, кого судьба частенько заносит на Перевалку: или бродячий художник, или бродячий фотограф, или еще кто-то бродячий. У них одинаковая манера: войдут неуверенно, с улыбочкой, поговорят о том о сем и лишь затем «раскрывают карты». Художник предложит купить коверчик или хотя бы дать заказ на таковой и тут же вынет из мешка образец и развернет его перед глазами — озеро в сиреневых зарослях, с лебедями, с целующимися парочками; фотограф сует в руки донельзя заретушированные портреты — не желательно ли подобным образом запечатлеться? Теренины всех этих услужливых шарлатанов без раздумий выпроваживали, едва они раскрывали мешки.

Валерка и сейчас ждал, что посетитель щелкнет замком баульчика и явит на свет нечто, после чего Вера Сергеевна попросит его упрятать «диковинку» и укажет на дверь.

— Пушкин? — Мужчина прямо глянул в глаза мальчишке.

— Я его повесил туда еще вчера, чтобы не забрызгало, — пояснил Валерка.

— Что вы — икона! Тут и без того сраму — смахиваешь-смахиваешь, скребешь-скребешь… — Женщина махнула рукой, поправила платок и, чтобы кончить пустой разговор, спросила: — Вы, видно, по электричеству пришли? Счетчик-то мы загромоздили… Ну-ка, сынка, доберись-ка да посмотри, какие там цифры.

— Нет-нет, я не по электричеству, — возразил бородатый. — Нет.

— А… что же вы?

«Вот сейчас он достанет…» — подумал Валерка.

— Я к вам от истинно верующих. Поддержите верующих, да спасет вас господь, чей день близок…

Это было настолько неожиданно, что Валерка не донес ложку до рта — застыл, а Вера Сергеевна растерялась, не зная, что и ответить.

— А это вы мудро делаете, что икон не держите. Истинно верующему чужда икона — коверканье лика божьего. Христос и без того в теле его и мыслях его, — спокойно и наставительно высказался мужчина, не меняя благостного выражения лица.

— Знаете, — подала наконец голос Вера Сергеевна, — я ведь не понимаю ни истинных, ни неистинных…

— Истинные — это ждущие второго пришествия… — начал было пришелец.

Но Вера Сергеевна, выставив вперед руку, тотчас прервала его:

— Я вовсе не о том. Что вы, что другие, что третьи, сколько их там есть, все я считаю дуростью.

— Не услышь, боже, этих слов, сказанных не по злобе, а по заблуждению, — воздев руку, быстро проговорил бородатый. — Гони, о женщина, из души сомнения, нашептанные сатаной, ибо поношение вседержителя — тягчайший из грехов.

— Хватит-хватит, милый человек! Я-то крепкая, а вот мальчишку мне испугаешь. Хватит. Ничем поддержать истинных не могу. Если хочешь, вот суп и хлеб. Угощайся, поддерживайся.

— Благодарствую, — чинно кивнул мужчина, кашлянул в кулак и как-то беспокойно переступил, точно не решаясь на какие-то дальнейшие, ранее намеченные действия. — Не желаю… А все же не угодно ли, хозяюшка, хотя бы пятерочку или троечку?

— Чего?

— Троечку.

— Чего — троечку?

— Да рубликов — чего ж еще?

— Рубликов?

— Замолим содеянные…

— Не-ет, троечку совсем не угодно! — В душе Веры Сергеевны начала подниматься злость. — Троечку?! За что же это вам троечку?

— Не мне — господу.

— Господу — деньги?

— Разумеется. Как таковые деньги ему не нужны, потому что ему принадлежит все, но он ждет от нас доказательств верности…

— Постыдитесь! Взрослый человек, чушь-то нести… Если уж хватило наглости побираться, то радуйтесь тому, что дадут, а не заказывайте троечки. Идите!.. Идите-идите…

— Молись, грешница! — прошипел мужчина. — Спасайся! — локтем толкнул дверь и, задев баульчиком косяк, быстро вышел.

— Что делается! — проговорила Вера Сергеевна. — Что делается, а!

— Это кто? — испуганно спросил Валерка. — Поп?

— Вроде нет — не крестился. Сектант какой-то, стервец…

Опять пес захлебнулся яростью и всполошились куры.

— Мам, Тузик не сорвется?

— Да хоть бы сорвался, потрепал бы его!.. Бездельники! Дураков ищут. И ведь знают, где ходить. В городе небось не пойдут, а здесь, думают, народ потемнее — и лезут, чтоб им…