Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

Над Новым городом вознесся серебристый смерч телемачты. До нее было около пяти километров, но в ночи она казалась ближе, даже ближе бугра, на котором стояла; эта мачта рождала представление, что там, на бугре, раскинулся не жилой район, а стартовая площадка космодрома.

— Кать, а ты сейчас молишься? — спросил Валерка.

— Нет. Зачем, раз не заставляют?

— А мать не заставляет?

— Нет. Она и сама не молится. Там, в городе, где мы собирались, она молилась, а дома никогда не молится. И я не знаю, почему так.

— Получается, что и верит она богу и не верит, — проговорил Валерка. — Но разве можно сразу и верить и не верить? А, Юрк?

— Не знаю.

— Странно.

— Знаете, мальчишки, какие я стихи читала… там? — спросила вдруг шепотом Катя, придержав ребят. Они уставились на ее физиономию, выражавшую какую-то решимость, какое-то торжество. — Таких стихов вы никогда не слышали, их и в наших учебниках нет. Слушайте:

— Опять про бога, — равнодушно заметил Юрка, ожидавший чего-то иного. — Чепуха.

— А вот, — сказала Катя. — Как это?.. А-а…

— Тоже чепуха, и притом непонятная.

— Я вот тоже знаю стихи, которых нет в наших учебниках, — проговорил Валерка и тут же продекламировал:

Пушкина, Александра Сергеевича. Во стихи!

— Законные, — сказал Юрка. — И еще у Пушкина есть про то, что поповскими кишками передавят царей. Тоже законные стихи.

Они снова медленно двинулись по дороге. Девочка, склонив голову, о чем-то размышляла, затем проговорила, не поднимая лица:

— Я и не говорю, что те стихи хорошие. Я их боялась, а сейчас почему-то не боюсь… Ну, вот и мой дом. — Катя вошла во двор, затворила калитку и некоторое время смотрела через планки на мальчишек. — Ну, вы ступайте.

Но едва мальчишки повернулись и пошли обратно, как вдруг Катя крикнула:

— Юрк! Юрк! — Она выскочила на дорогу и догнала ребят. — Я совсем забыла… Мама меня вчера спрашивала, как, говорит, понравился имениннику подарок или нет, а я только глазами захлопала.

Юрка рассмеялся.

— Ты хоть нашел его? — спросила девочка.

— Нашел. Это книга.

— Хорошая?

— Законная. Вот такая… Только ведь книги положено подписывать: на память тому-то от того-то.

— Ну, я потом подпишу.

— Конечно.

— Когда ты прочитаешь. Ты уже начал читать?

— Нет еще.

— Ну ладно, идите.

На обратном пути Юрка подумал, что эту «Советскую оперу» придется, наверное, перелистать или даже прочитать в ней две-три страницы, чтобы знать, о чем там речь.

Юрке на миг взгрустнулось, но тут он увидел впереди сугроб и живо решил пихнуть в него Валерку, а то он что-то задумался. Да и вообще в последнее время что-то все часто задумываются.

У Аркадия близилась сессия. Он стал возвращаться из института поздно, часов в десять-одиннадцать, усталый и нахмуренный.

— Туго, брат, — говорил он Юрке, сжимая себе виски и закрывая глаза.

— Очень туго?

— Порядком. Зачеты, чтобы их…

Когда Аркадий говорил: зачеты, сессия, все понимали, что это ответственно и трудно. Василиса Андреевна готовила вечером что-нибудь повкуснее, специально для него. И, когда Аркадий спрашивал, а что ели они, мать отвечала, мол, то же самое и грозила Юрке, который тыкал себя в грудь пальцем, что и ему надо такого же вкусного.

— Ты еще нахлебник, — говорила она после Юрке.

Мальчишка сердился, но переживал несправедливость молча.

Как-то Аркадий принес лыжи и, поужинав, начал собираться.

— Ты куда, Аркаша? — спросил Юрка.

— Покатаюсь. Хоть проветрюсь немного, а то голова трещит, как арбуз.

— На насыпь?

— На насыпь.

— У! И я пойду.

— Пойдем.

— Ура! — запрыгал Юрка. — А Валерку можно позвать?

— Зови.

— Он тебе не помешает? — спросил Петр Иванович, когда Юрка выскочил. — Может, ты с кем встретиться хочешь?

Аркадий улыбнулся.

— Нет, не помешает.

— А то смотри, я его задержу.

С этого времени, как девять часов, мальчишки были наготове.

О приходе электрички жители Перевалки узнавали по волне собачьего лая, которая катилась от остановки вслед за сошедшими пассажирами. И неизменно, когда эта волна заплескивала двор Гайворонских, хлопала калитка и заявлялся Аркадий.

— Ну, как, архаровцы? — спрашивал он.

— Мы уже! — отвечали ребята и принимались одеваться. Часа через полтора они возвращались. Юрка замертво падал в постель и засыпал, не успев укрыться одеялом.

Как-то в канун Нового года заненастилось. С утра был сильный мороз, а с темнотой подул ветер. Юрка сидел в «келье» Аркадия и, прислушиваясь к шуршанию об окно снежных вихрей, налетавших порывами, думал, что сегодня, видимо, не придется покататься, что Аркадий в такую непогодь придет поздно и что вечер этот для него, Юрки, будет страшно длинным и скучным. Он вздохнул и вышел в кухню.

Над косяком висели клетки. Двенадцатихлопка была дачей, куда птицы поселялись на отдых. Ловил же Юрка своими и больше двух синиц в них не держал, чтобы меньше дрались и меньше разбивали носы.

Синицы спали, обратившись в круглые пушистые комочки. Юрка тихонько подставил табуретку и взобрался на нее. Но как он ни двигался осторожно, птицы пробудились и всполошенно заметались. Этого Юрка не хотел.

— Ну что, глупые, ну что? Кот я, что ли? Я не кот. А хоть бы и кот — нечего бояться, вон у вас какие решетки… Тихо, тихо… Разбрызгали всю воду, да? До утра не получите. Хорошо вам тут? Хорошо. А вот кто на улице, те, наверное, ноги задрали. Слышите, как куролесит за окном?.. То-то. Как зарядит на неделю…

— Не мучь ты их, — проговорила Василиса Андреевна. — Нужна им твоя болтовня.

Юрка вздохнул и сел на табуретку.

Петр Иванович подшивал пим, зажав его между колен. На кистях обеих его рук черной спиралью были отпечатаны следы вара от дратвы. Василиса Андреевна тоже что-то чинила. Их позы, их однообразные движения казались Юрке такими же скучными, как и шорох ветра, как и собственная бездеятельность.

— Да, и еще нас спрашивали, кто чем помогает дома, — проговорил вдруг Юрка.

Сегодня их приняли в пионеры, и он, давно рассказав об этом, вспоминал теперь отдельные моменты.

— Ну, и что ты набрехал? — спросил Петр Иванович.

— Я не брехал. Я сказал как есть.

— И крепко тебя настыдили?