Катарина Киери - Никто не спит

Пытаюсь запомнить, как пятно располагается относительно дверцы шкафа и потолка.

— Мне уже лучше. Намного.

— Тебя рвало?

Он спрашивает, потому что заботится обо мне, я в этом уверен. Но в его тоне слышится что-то еще: острые нотки, которые означают, что отец не верит моим словам. Он не верит в историю про расстройство желудка, я знаю.

— Нет…

Я мог бы соврать, наплести про рвоту и понос, но кому это нужно? Ведь все останется как есть — и для него, и для меня. Я не хочу, не могу говорить об этом густом и вязком болоте внутри меня, которое непостижимым образом заставляет человека в расцвете юных лет сидеть перед телевизором во вчерашней одежде, опустив жалюзи, когда за окном светит весеннее солнце. Да и отец, наверное, не хочет об этом слышать.

Я моргаю, стараясь не потерять из виду пятно на стене. Теперь я точно запомнил, где оно находится.

— Голова немного болит.

Отец задумчиво кивает, поджав губы:

— Ладно, я все-таки приготовлю ужин. Поешь, если захочешь.

Прежде чем встать, я некоторое время слушаю, как отец возится со своими вещами. Он куда-то собирается — кажется, на природу, он что-то говорил вчера вечером, но я уже забыл. Услышав, как он открывает дверь моей комнаты, я отворачиваюсь к стене: так легче сделать вид, что едва проснулся.

— Ну, я пошел, — тихо сообщает он. — Ладно?

— Ага…

— Если что, звони на мобильный.

— Ага…

— Обещаешь?

— Ага…

— Тогда увидимся вечером.

Как только он закрывает за собой дверь, гора падает с плеч. Вчера меня весь день преследовали его взгляды. Он то и дело заглядывал в мою комнату по какому-то делу, хотя цветок у меня всего один, а вся одежда постирана.

Я завариваю чай и делаю бутерброды. В венах уже не такая вязкая густота. Все не так тяжко и безнадежно. Светит солнце, и мне хочется в душ.

Я подставляю тело под струи воды, понемногу прибавляя горячей, пока не начинает обжигать. Потом тщательно моюсь мылом и шампунем, стараясь смыть все пошлое, ненастоящее, а под конец обливаюсь холодной водой, чтобы вылезти из ванны, будто заново родившись.

Ванная наполняется паром. Распахнув окошко, я оборачиваюсь полотенцем и присаживаюсь на унитаз.

Сердце колотится от жара и пронизывающего холода. Как только пульс перестает частить, я встаю, выдавливаю побольше зубной пасты на щетку и принимаюсь драить зубы, каждый квадратный миллиметр. В шкафчике стоит незнакомый дезодорант. Запах приятный. Дорогая вещь, точно не из супермаркета за углом. Наверное, отец раскошелился. Надеюсь, он не прочь поделиться эксклюзивным мужским ароматом.

Я обследую квартиру в поисках своих черных джинсов. Среди грязной одежды их нет. В моей комнате тоже. Да вот же они: отец постирал их вместе с другой одеждой и повесил сушиться на балкон.

Уже приоткрыв дверь на балкон, я вдруг понимаю, что на мне одни трусы. Не меньше сотни окон в соседних домах расположены так, что из них виден наш балкон. Я, конечно, не измерял высоту перил, но если быстро подойти к сушилке и взять джинсы, то, наверное, можно не бояться, что кто-то увидит меня полуголым в это воскресное утро. Вряд ли все жильцы дома напротив смотрят в окно именно сейчас.

Джинсы висят на крайней перекладине. Я протягиваю руку, хватаю вешалку и чувствую, что она зацепилась за другую. С нее соскальзывает и летит вниз джемпер. Между прочим, отцовский. Новый. Несколько секунд я держу штаны в протянутой руке и представляю себе картину со стороны: мало того, что полуголый, так еще и зачем-то держит на весу джинсы и пустую вешалку — в лучах весеннего солнца.

Вернувшись в комнату, я натягиваю штаны. Потом снова выхожу на балкон и смотрю вниз. Джемпера нет. Перегнувшись через перила, заглядываю на балкон этажом ниже: вот ты где! Свешивается с веревки почти до самого пола, и достать его отсюда нет никакой возможности.

Будь это мой старый джемпер, я бы наплевал. Неохота тащиться вниз и звонить в дверь незнакомым соседям. Но джемпер не мой, так что придется.

Я стою у порога и жду, когда мне откроют. Что за люди здесь живут? Понятия не имею. Ни разу не видел, как они входят в квартиру, и не слышал ни единого звука из-за двери. На табличке написано «Линдквист».

Время идет, ничего не происходит. Никто не открывает, за дверью полная тишина.

Сначала я испытываю облегчение. Не надо встречаться с незнакомым человеком, объяснять, в чем дело, можно уйти с чистой совестью. Но потом я вспоминаю об отце и его джемпере — нет, надо забрать. Я делаю глубокий вдох и еще раз нажимаю кнопку звонка. Вдавив ее до предела, вспоминаю: «Под вами живет человек, который скоро умрет».

Лишь почувствовав боль в пальце, я понимаю, как сильно жму на кнопку. Словно пытаюсь придушить звонок — ну, или приглушить его, ослабить. Если светленькая малявка права и тут на самом деле живет умирающий, то что же я наделал? Может быть, человек лежит под капельницей и, слезая с высокой кровати, упадет и ударится о пол? А если все-таки доберется до двери, то что за зрелище меня ждет? Противный запах, ввалившиеся глаза? Хотя совсем умирающие, наверное, лежат в больницах?

Я все еще жму на кнопку, когда кто-то вдруг надавливает на дверную ручку изнутри. Я осторожно отпускаю звонок, и дверь открывается. Невысокая пожилая женщина с белыми, чуть взлохмаченными волосами, моргая, смотрит на меня. На умирающую она совсем не похожа.

— Ну? — коротко и вопросительно произносит она.

Можно, конечно, и по-другому поздороваться.

— Здравствуйте, — говорю я. — Я живу этажом выше и…

— Это мне известно, — отвечает старушка Линдквист, недоверчиво моргая.

— Дело в том, что я уронил джемпер, это отцовский… папин джемпер. Теперь он у вас на балконе.

— «У вас»! — возмущенно восклицает старушка. — Благодарю покорно: кроме меня, здесь никого нет. А обращение на «вы» в нашей стране уже лет сорок как не в ходу, и слава богу. Джемпер я видела. У твоего отца хороший вкус.

Она отпускает ручку двери, поворачивается ко мне спиной и входит в квартиру. Чувствую, никакие отговорки тут не помогут: я, мол, был уверен, что она живет в этой квартире не одна, — это дохлый номер. Скорее всего, по пути я употребил бы еще какое-нибудь неподобающее выражение, чем рассердил бы ее окончательно.

— Ты там до вечера будешь стоять?

Ни моя вежливость, ни то, что я помылся и даже надушился, ни чистая одежда, кажется, особого значения не имеют. Будь у меня диктофон, на который я мог бы записать реплики старушки Линдквист, мир узнал бы, что хамить умеет не только молодежь. Поучиться правилам хорошего тона следовало бы не только Тоббе и его двоюродному брату.

Я разуваюсь, закрываю за собой дверь и иду вглубь квартиры. Поскольку планировка здесь такая же, как у нас, я по звуку голоса угадываю, что хозяйка в гостиной. Весь пол завален бумагой и прочим упаковочным материалом, а старушка роется в большой коробке, чуть ли не забравшись внутрь.