Екатерина Мурашова - Гвардия тревоги

Мать, по всей видимости, уже уложила пьяного отца спать и явилась в кухню, где делать ей было решительно нечего.

— Тимочка… — как всегда плачущим голосом начала она. — Тимочка, почему же ты мне не сказал, что у вас в школе собрание-то будет? Я бы сходила…

— Какого фига ты там не видала? — грубо спросил Тимка. Он очень надеялся, что мать обидится на грубость и уйдет.

— Ну, вообще… положено же… А так учителю пришлось домой к нам звонить, время тратить…

— Классный, что ли, звонил? — Тимка поднял голову. — Что наболтал?

— Почему же «наболтал», Тимочка! — с упреком воскликнула мать. — Как же про учителя! Ты же сам говорил, пожилой уже человек, солидный, беспокоится о тебе… Никто обо мне не беспокоится, не разевай варежку! — огрызнулся Тимка. — Положено ему родителям звонить жаловаться, вот он и звонит…

— А двойки-то как же, Тимочка? — помолчав, опять спросила мать. Ее тихое упорство было сформировано двумя десятилетиями практики семейной жизни. — Исправить ведь надо…

— Исправлю, — буркнул Тимка. Главное для него сейчас, чтобы мать — отстала. Тут не до ее нравоучений. А двойки… что ж, как-нибудь решится…

— А что это ты делаешь-то, Тимочка?

— Все, мать, все! — Тимка вскочил на ноги. Узкие глазки блеснули, как камешки в дешевых колечках. — Уходи отсюда, пока не поругались, а! Мало тебе папаши? Неужто обязательно надо еще и со мной…

— Беда ведь это, Тимочка, — тихо сказала мать. — Как мне не печалиться. Я ж думала: хоть ты школу закончишь, специальность получишь человеческую…

— И дальше, дальше-то что?!! — как всегда не выдержав, завелся с пол-оборота, завизжал Тимка. — Тысячу раз слышал, а дальше?! Вот так, как вы с папашей, с вашими человеческими специальностями, да?! Изо дня в день, из года в год? Да чем так жить, я лучше сейчас же на первом дереве и повешусь!

Мать, как ни странно, не испугалась, не сжалась в комок, как обычно делала во время скандалов с отцом. Наоборот, вроде бы даже выпрямилась, и Тимка вдруг увидел, что она — все еще выше его ростом.

— Там тоже не жизнь, Тимочка, — твердо сказала мать, указав рукой на уже готовые пузырьки с «минералкой». — Не по-божески это. Морок один… И… Прости уж, что не смогли мы с отцом вам дороги указать…

— Ладно, ладно, ладно… — забормотал Тимка, чувствуя изнеможение. В этой своей ипостаси — смирение и тихая уверенность в своей правоте — мать казалась ему особенно трудно выносимой. — Ты сейчас иди, иди, иди…

На большой перемене после второго урока Дима поднялся на четвертый этаж, туда, где размещалась начальная школа. Учительница первого «В» класса знала его в лицо и по имени. Первоклашки клубились вокруг нее, как прибой вокруг утеса.

— Дима! — воскликнула она поверх голов воспитанников. — Хорошо, что ты заглянул. Ты ведь Эмиля ищешь? А он заболел. Пока здесь был, все тебя вспоминал, хвастался перед другими, и мама его, Фатима, тоже меня на собрании спрашивала. Он дома про тебя говорит «мой русский друг»…

Разноцветные первоклашки любопытно галдели и смотрели сразу всеми глазами, как волнистые попугайчики в клетке в зоомагазине.

Мальчик Эмиль с темными, похожими на черносливины глазами был тем самым малышом, который ободрял Диму в его самый первый школьный день. Дима легко запомнил его и, встречая в раздевалке, на лестнице или в столовой, всегда вежливо и приветливо здоровался. Эмилю это откровенно льстило, он кидался к нему с радостным воплем и обнимал с самой обаятельной из своих улыбок. Кроме того, малыш беззастенчиво пользовался знакомством с «большим» в целях поднятия своего авторитета среди одноклассников. Диме было не жалко. По просьбе своего маленького приятеля он приблизительно раз в неделю поднимался наверх и на глазах у всех проводил с Эмилем большую перемену, угощал его жвачкой и конфетами, дарил еще какие-то мелочи и показывал забавные логические задачи для малышей, которые ему самому преподавали в первых классах математической гимназии. Прочие первоклашки собирались вокруг, чтобы получить свою долю сластей и задачек, а Эмиль, хотя требовательно дергал за руку и говорил: «Мой Дима!» — все же милостиво позволял им, поскольку по природе был общительным и доброжелательным.

Дима же старался свое поведение не анализировать и говорил себе, что ему просто нравится маленький Эмилька. Потому что он — прикольный! А на младшего брата Димы он вообще не похож, так как брат — светловолосый, плотный и голубоглазый, а Эмиль — худенький и чернявый. Совершенно не похож — и все тут!

— А что с ним случилось? — спросил Дима.

— Да вроде бы что-то серьезное, — учительница поджала губы и покачала головой. — Я сама толком еще не знаю. Звонил отец, а он по-русски не очень хорошо говорит. Надо мне им позвонить, поговорить с Фатимой, у нее язык намного лучше. А хочешь — я тебе дам адрес, где они живут? Навестишь его, он наверняка будет очень рад, глядишь, быстрее поправится… Пойдем в класс, у меня в журнале записано… Дети, дайте мне пройти… Дима навестит Эмиля и потом нам расскажет…

Дима хотел решительно отказаться. Мысль о том, что он, незваный, пойдет в чужой дом, к незнакомым людям, казалась ему совершенно дикой. Но отказаться почему-то не получилось, не нашлось правильных слов. Прозвенел звонок на урок, малыши с визгом побежали к своим классам, а он остался стоять в пустеющем коридоре с половинкой тетрадного листка в руке. На листке четким, красивым почерком учительницы начальной школы были написаны адрес и имя: «Гасымов Эмиль».

В парадной пахло крысами. Эмиль жил на первом этаже. Дима долго стоял возле облупившейся двери и смотрел на разводы треснувшей и облупившейся краски. Рядом с дверью на стене виднелась полузакрашенная надпись из баллончика: «Россия для русских!» Дима прочел надпись раз десять, потом еще раз сверился с бумажкой, поднял руку и позвонил в звонок. Долго ждал, потом увидел оборванные и обожженные зажигалкой провода — звонок не работал. Дима сжал губы и постучал сначала деликатно, а потом — что было сил.

Дверь открыла девушка лет семнадцати с такими огромными черными глазами, что Дима сначала испугался, а потом вспомнил Демона из Третьяковской галереи. Девушка между тем отступила в коридор и молча махнула рукой: проходи, мол.

— Здравствуйте. Гасымовы тут живут? — спросил Дима. — Я из школы, пришел Эмиля навестить.

Девушка повторила свой жест.

«Может, она глухонемая?» — подумал Дима и пошел вслед за девушкой.

Вдоль коридора свешивалось с веревок белье и разноцветная одежда. На маленькой кухне стояла на плите и исходила запахом специй какая-то огромная вещь, которую даже неприлично было назвать кастрюлей. «Может быть, она называется казан?» — загадал Дима, смутно припоминая экспозицию этнографического музея. В комнате и кухне, на Димин взгляд, находилось не меньше десяти-двенадцати человек, по большей части детей и женщин. Все они были заняты какими-то своими делами, и все дружелюбно обращались к Диме с какими-то приветствиями на ломаном русском языке. Никто ничего не спрашивал.