Владимир Добряков - Король живет в интернате

— Ну, этот даст жару! — решили ребята.

Но в первый же вечер мнение о новом воспитателе изменилось. Минут за десять до отбоя Кузовкин явился в спальню мальчиков.

— Ну, посмотрим, — сказал он, — как вы тут живете.

Он обошел кровати, потрогал подушки — не твердые ли. Затем осмотрел окна и сказал Диме:

— Пора заклеивать. Выдели на завтра бригаду. Я покажу, как это делать.

Подойдя к Лерчику Орешкину, спросил, не холодно ли спать?

— Немножко. Под утро холодно.

— Ишь неженка! — засмеялся воспитатель. — Ничего, выдадим по второму одеялу, топить будем лучше. Не замерзнете.

Усевшись на стул и оглядев ребят, Кузовкин, будто вспоминая что-то, сокрушенно покачал головой, сказал:

— Холодно, говорите. Эх, ребятки! Вот, помню, в войну, в сорок втором…

Начал рассказывать и увлекся. А ребятам интересно. Подсели ближе. Слушают, открыв рты. Война! О войне они и слышали немало, и читали, и смотрели в кино. Но все равно — для них война что-то далекое, будто невзаправдашнее, одним словом, — история. А вот для взрослых никакая она не история. Вспоминают о ней так, будто это было вчера. В этих рассказах — и горе, и забавные случаи, и геройские поступки, и печаль о погибших друзьях. Невозможно без волнения слушать об этом. Вот и сейчас: сидят ребята, не шелохнутся. А вспоминает Кузовкин не о каких-то необыкновенных подвигах, о самых простых вещах говорит. О фронтовых землянках, о том, как по неделе не могли просушить одежду, как страшно подниматься в атаку. Но поднимались, только многих недосчитывались после этих атак. Многих…

Война, война… Как страшный сон. Если бы сон!.. Встрепенувшись, Леонид Данилович посмотрел на часы, схватился за голову:

— Братцы, нарушение! Двенадцать минут пересидели! А ну, по кроватям! — Когда все улеглись, сказал, подмигивая: — На первый раз прощается. Верно? — И добавил, потушив свет: — Спокойной ночи, ребята.

Едва закрылась за ним дверь, как Митяй, выражая общее мнение, проговорил:

— Ну, с ним можно жить! Мировой мужик!

Очень пришелся Леонид Данилович Митяю по душе. Утром, сидя в столовой рядом с Гусевой, он, блестя глазами, сообщил:

— Слушай! Вот чудеса в решете! Приходит к нам вчера вечером старший. Ну, думаем, начнет пилить. А он уселся, и давай про войну рассказывать! Сам же и правила нарушил!

— Какие правила? — удивилась Гусева.

Она слушала рассказ Митяя с таким интересом, что даже есть перестала.

Внимание польстило Митяю. По дороге на участок он рассказал о Кузовкине еще двум девочкам. А увидев Сонечку Маркину, стоявшую на берегу пруда рядом с Андреем, он крикнул:

— Слышишь, артистка! К нам вчера воспитатель пришел…

— Знаю, знаю! — перебила она. — Про войну рассказывал. Новость с бородой… — Обернувшись к Андрею, она продолжала прерванный разговор: — Напрасно не хочешь идти на бал. Сколько можно хандрить! Вот прошлый раз не был, а мы полечку разучивали. Чудесный танец! Только не с кем было танцевать. Представляешь, с Кравчуком танцевала! Фи! Руки потные, и молчит, как пень. Так придешь сегодня?

— Не приду, — ответил Андрей, медленно и с трудом ведя сачок на длинном шесте по воде, усыпанной листьями.

— Ну, как хочешь! — обиделась Сонечка. — Пожалуйста! Можешь грустить в одиночестве.

Так Андрей и поступил: грустил в одиночестве. Ребята отправились на бал, а он, надев пальто, вышел во двор.

Темно, пусто, прохладно. С небольшого взгорка, где стояло общежитие, школа — как на ладони. На первом этаже светятся четыре окна пионерской комнаты. Словно в хороводе, мелькают в окнах фигурки. Это для малышей вместо бала устраивают вечера игр. На третьем этаже светятся сразу восемь окон — актовый зал. Там тоже идет веселье… Им весело. А ему нет никакой охоты веселиться. Лучше посидеть над прудом, помечтать, подумать.

От неподвижной, стылой воды тянуло холодом. Андрей поежился, засунул руки поглубже в карманы. На воде, то здесь, то там, вспыхивали слабые искорки. Он не сразу догадался, что это звезды, появлявшиеся в просветах туч. Звезды! Далекие, неведомые миры… Андрей вспомнил, как на днях в пионерской комнате студент университета делал доклад о планетах солнечной системы. Интересно. Вот бы в самом деле полететь в космической ракете на Марс. Посмотреть на те загадочные каналы. Или — на Венеру. Что там за густыми облаками? Или до конца разрешить бы тайну колец Сатурна…

Вечер дружбы в актовом зале был в полном разгаре. Гремела музыка, кружились пары. Все танцевали — девочки, мальчики, воспитатели. Танцевал и директор школы Сергей Иванович. Зоркий все-таки у Сергея Ивановича глаз. На бал явилось почти триста человек, а он все же заметил: в переполненном зале отчего-то не видно воспитанника Королева.

«И в прошлый раз не был, — вспомнил директор. — Нехорошо». Подойдя к Светлане Пащенко, только что кончившей танцевать с Толей Лужковым польку, Сергей Иванович отвел ее в сторону.

— Что-то Королева не вижу. Ты не знаешь, где он?

— Я поищу его, Сергей Иванович. Хорошо? — вспыхнув, сказала Светлана и добавила, опустив глаза: — Только вы не думайте, что мы сторонимся его. Он сам не хочет дружить с нами.

Сергей Иванович проговорил:

— Сложно это, Светочка. Нелегко человеку ломать свой характер.

— Мы понимаем.

— А понимаете, так помогите. Немножко, слегка. Навязчивыми не надо быть, но совсем в стороне стоять — тоже неправильно.

Накинув в гардеробе пальто, Светлана вышла во двор. Осмотрелась. Справа — черный прямоугольник общежития. В спальнях — ни огонька. Где же он может быть? В пионерской комнате — малыши. Библиотека закрыта… Не у пруда ли?

…Услышав шаги, Андрей обернулся. Кто-то идет. Сюда.

— А, вот ты где! — услышал он голос Светланы. — Ты почему не пошел вместе со всеми на бал?

Он подумал и ответил:

— Так…

— А мне велели найти тебя и привести.

Она поняла: этого можно бы и не говорить. Что значит — привести! На это недолго и обидеться.

— Я не ребенок, — сухо, почти зло сказал Андрей.

— Зачем ты сердишься? — спросила она.

— Да брось ты, — перебил Андрей. — Вы мне на совете коллектива все подробно объяснили… А идти веселиться у меня нет никакого желания. Имею я все-таки право побыть один?

— Да, конечно. — Светлана поджала губы, но тут же заставила себя улыбнуться, сердито подумав: «Ах, какая гордая! Уже оскорбилась!» Она сбоку взглянула на его неподвижную, как статуя, фигуру с обиженно-приподнятыми плечами и тихонько рассмеялась. Он подозрительно покосился на нее. Светлана сказала:

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ.

— Чего-чего?

— Это говорят о человеке, когда он неправ, потому что сердится.

— А если не сержусь?

— Нет, сердишься. И вообще ведешь себя так, будто все кругом виноваты и неправы, кроме тебя.