Владимир Добряков - Король живет в интернате

— Никаких улыбочек! Снимаю для истории! — И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, добавлял: — Почетное пионерское поручение! Мне доверено создание фотолетописи истории интерната!

И солидность сразу появилась у него, в голосе — басовые нотки. И плечи меньше сутулил, голову не опускал. Выражаться стал туманно, намеками. Когда на днях Андрей исправил по геометрии тройку на пятерку и его в «лунной диаграмме» с легковой машины пересадили на реактивный самолет, Иван покровительственно и туманно заметил:

— Ого, братец! За родителями хочешь угнаться?

— За какими родителями?

— Ну-ну! Знаем! — сказал Кравчук и, растопырив пальцы, сунул их Андрею под нос. — Видишь, какие руки?

— Обыкновенные.

— Не обыкновенные, а желтые. От проявителя. На тебя работаю. Понятно?

Абсолютно ничего понятного не было для Андрея в словах Ивана. Но расспрашивать не стал. Мало ли чего взбредет тому в голову!

В субботу Андрей не успел закончить паровую турбину. Взял ее домой. Он провозился целое воскресенье, но все же наладил. Опробовали вместе с Нинкой, которая не отходила от брата. Налив в котел горячей воды и соорудив под ним что-то наподобие спиртовки, Андрей начал кипятить воду. Нинка пришла в восторг, когда из тонкой трубочки показалась слабая струйка пара. Струйка окрепла, распрямилась и ударила в согнутую лопасть турбины. Колесо дрогнуло, повернулось и пошло крутиться! Со свистом вылетавшая струйка пара толкала лопасти так сильно, что их нельзя было уже рассмотреть — сплошной серебристый круг. Турбина работала!

Вечером Андрей мог бы продемонстрировать ребятам свою модель, но постеснялся. Еще подумают — хвастается. Зато на другой день в мастерской он запустил ее на полную мощность. Ребята только ахнули. Даже сам Иван Акимович признал, что работа выполнена аккуратно и чисто.

Лишь Толя ничего не сказал. Постоял с минуту и пошел на место. Андрея это задело. Его простенькая турбина, конечно, не катер, управляемый по радио, но разве он мало повозился с ней!

— Ну, как моя турбина, понравилась? — подошел он к Толе.

— Ничего, — ответил тот, и взялся было за напильник, но вдруг склонил голову и положил руки на тиски.

— Что с тобой? — Андрей вмиг забыл о турбине.

Толя не отвечал. Наконец снял с тисков руки, покрепче зажал деталь и принялся опиливать ее.

— Нет, правда, случилось что?

— Потом скажу, — тихо обронил Толя.

Сказал он об этом вечером, в спальне. Отведя Андрея к окну, вынул из кармана конверт и глухо произнес:

— Прочти.

На листке бумаги неровным почерком было написано:

«Дорогой товарищ директор! Пишет вам мать Толи Лужкова. Спасибо вам, товарищ директор, за сына. Хороший он у меня растет, заботливый, не нарадуюсь на него. Большое спасибо. Я теперь спокойна за Толю. Он мне рассказывал о вас. Хороший вы человек, дай бог доброго здоровья вам. А сама я, наверно, уже не встану. Болезнь у меня неизлечимая. Хоть врачи и говорят, что поднимусь на ноги, — я не верю. Еще раз от всего сердца благодарю за сына.

Зинаида Лужкова».

— Вот, — тяжело проговорил Толя, — написала такое письмо. Сказала, чтобы директору передал.

Толя отвернулся к окну. Смотрел в темень, молчал. Пряча конверт, сказал:

— Исхудала. Бледная. Ничего кушать не хочет…

— Ты не расстраивайся, — тронул его за плечо Андрей. — Может, и выздоровеет. Врачи же говорят, что поднимут на ноги.

— Это ей говорят… Рак у мамы.

И такая в его словах послышалась боль, что Андрей вдруг ясно понял, какое у Толи большое, огромное горе. И от этого собственные переживания, мысли о том, что у него неродная мать, показались маленькими и ненужными. А если быть до конца честным, разве скажешь, что мать его плохая? Разве она когда обижала его, ругала понапрасну? Нет, не обижала, не ругала. Так и нечего ему хныкать. Вот у Толи действительно горе. И ничем тут уже не поможешь.

— Толя, — тихо сказал Андрей, — идем в спальню. Уже поздно.

Олег, по мнению Андрея, вел себя в это утро странно. Вскочив с кровати и сбросив майку, он неожиданно подмигнул Андрею и сказал:

— Может, побегаем, а?

И хотя Андрей отказался, пробормотав, что не такое это большое удовольствие — носиться, будто сумасшедший вокруг общежития, но Олег на него не обиделся. В столовой, разнося порции рыбы, спросил:

— Поджаристую любишь? Или не особенно?

Такое откровенное внимание Олега и радовало и беспокоило Андрея. Завтракая, он украдкой посматривал на его остроносое, некрасивое лицо, на черные цыганские волосы и не мог понять, с чего это он такой, любезный. Опять какую-нибудь неприятность готовит? Вроде бы не похоже. Он не из тех, кто любит злорадствовать и ехидничать.

В школе Олег вконец озадачил Андрея. Подошел к нему и, пожимая руку, проговорил:

— Поздравляю!

— С чем это? — настороженно спросил Андрей.

А тут и Кравчук тянет пятерню:

— Он еще ничего не знает! Здорово! Идем — покажем! Эй, ребята, кто с нами? Интересные вещи увидите.

Охотников смотреть интересные вещи нашлось много. Спускаясь по лестнице и решительно ничего не понимая, Андрей с беспокойством спрашивал:

— А куда идем? Зачем?

— Не бойся! — смеясь, ответил Олег. — Думаешь, только для фотоокошка умеем снимать!

На первом этаже они свернули к пионерской комнате. Сразу же за щитом-выставкой лучших изделий воспитанников в глаза бросился высокий узкий плакат: «Остановись! Прочти! Запомни!» Дальше висели диаграммы с рисунками и яркими стрелами, устремленными круто вверх. За диаграммами шли портреты. Над ними — лозунг: «Трудом они славят Отчизну!» С портретов смотрели прославленные герои труда — прядильщица Валентина Гаганова, шахтер Николай Мамай, кукурузовод Евгения Долинюк. Потом шли портреты передовых людей их области и города. Молодые лица и пожилые, мужчины и женщины. И вдруг Андрей остановился. Рядом с портретом старичка с седой бородкой, по виду ученого, висел другой портрет. И с него на Андрея смотрела мать. Ошибиться было невозможно. Те же глаза, нос, волосы. Да вот и подпись: «И. Ф. Королева. Работница швейной фабрики № 2. Член бригады коммунистического труда».

— Сразу видно — узнал, — улыбаясь, сказал Олег. — Ну, напрасно поздравлял? То-то! — И Олег опять пожал Андрею руку.

И тут все ребята, что стояли рядом, принялись тискать его руку, поздравлять и говорить: «Вот это да! Сила! В коммунистической бригаде!» А Иван Кравчук всем показывал желтые пальцы и хвастался:

— А он не верил! Говорю ему: знаменитую мамашу твою проявляю, а он — ноль внимания. А что, плохой получился портрет? Сами увеличивали, печатали, ретушировали!

В те первые минуты Андрей еще не мог ясно понять свое новое положение, положение человека, имеющего знаменитых родителей. Он просто был удивлен, растерян, ему было приятно, что ребята поздравляют его, хлопают по спине и с одобрением говорят: «Смотри-ка, а скромничал, молчал!» Но постепенно Андрей все больше начинал осознавать сладкую прелесть славы. Хотя и чужой славы, но отблески которой все же падали и на него. На переменке к нему подошла Светлана и сказала с радостным удивлением: