Владимир Добряков - Король живет в интернате

— Сергей Иванович, я хочу сообщить одну тайну…

— Даже тайну? — улыбаясь, спросил директор.

— Вы знаете в пятом «Б» Семена Лоскутова?.. Я очень виноват перед ним… — И Андрей, запинаясь и краснея, рассказал, как они с Зубеем обманом забрали у ребятишек с улицы Гастелло деньги и скрылись.

— Но я отдам деньги, — горячо зашептал Андрей. — Заработаю и отдам. Сергей Иванович, честное слово, отдам! Я буду в две смены работать на нашем заводе. Я ни в какой Крым не хочу. Я и летом буду работать! Мне бы только собрать те деньги…

Директор молча смотрел на бледное, исхудавшее, взволнованное лицо воспитанника. Взял руку Андрея, тихонько пожал ее.

— Успокойся. Я верю тебе. Потом об этом поговорим. Обо всем поговорим. А сейчас успокойся. Признался — и хорошо. Главное, теперь скорей поправляйся. Кушай мандарины. Исключительно полезная вещь. И не переживай. Все будет хорошо.

И как только Андрей освободился от этого груза, дело с выздоровлением пошло лучше. Вот и руки уже поднимает. Андрей посмотрел на тумбочку и, протянув руку, взял пирог. Развернул бумагу. Пирог был ароматный, с поджаристой корочкой. И словно домом от него запахло. «Сама испекла!» — вспомнил Андрей и так счастливо улыбнулся, что хмурый сосед его неодобрительно кашлянул и отвернулся к стене.

Чего он отвернулся! Это же пирог с капустой. Самый вкусный пирог на свете!

Март был на исходе. В тени заборов дотаивали последние грязно-серые ноздреватые пятна снега. По утрам широкие больничные окна заливало теплое солнце, а воробьи поднимали такой щебет, будто состязались, кто кого перекричит.

Андрей заскучал и при утренних обходах уже нетерпеливо спрашивал:

— Доктор, когда меня выпишут?

Ответ был один:

— Больше, чем нужно, никого не держим.

Поправлялся Андрей быстро. Гопак он, правда, не танцевал, но свободно ходил по палате, выполнял мелкие поручения лежачих больных: «Подай костыль», «Позови сестру». Он и няню освободил от забот о себе. Не надо было ухаживать за ним, приносить еду. Сам ходил в столовую.

Посетителей теперь уже не пускали к нему, а он сам выходил к ним за стеклянную дверь. И как-то совестно было теперь принимать кулечки со сладостями и слышать, как мать озабоченно говорит:

— А вчерашнее печенье скушал?

В воскресенье Ирина Федоровна пришла вместе с Нинкой. Нинка раскраснелась с улицы; она сидела на лавке, болтала ногами и всем-всем интересовалась: а зачем у тети проволока к руке привязана? А почему у того дяди на костылях такая толстая нога? А что такое гипс? Это такая вата?

Ирина Федоровна, увидев в коридоре врача, лечащего Андрея, поспешила к нему.

А Нинка все сыпала вопросы:

— Почему у того дяди такое страшное лицо?

— Потому что обжег, — пояснил Андрей.

— А больно, когда делают операцию?

— Пустяки! Вот недавно одному дяде вырезали аппендицит. Так он во время операции до того смешные анекдоты рассказывал, что доктор сказал: «Больной, прекратите разговоры. У меня от смеха иголка прыгает».

Нинка тоже смеялась, представляя, как в руке доктора прыгает иголка. Будто лягушка.

— Ой! — вдруг вспомнила она. — А что у нас было! Она как схватила ее за волосы! Да как закричала!

— Кто она?

— Ну, она. Которая рядом живет. С красными губами и белой сумкой.

— Евгения Константиновна?

— Ну да! Как схватила бабушку за волосы! «Уходи, говорит, видеть тебя не хочу!»

— Ты что болтаешь! — Он стиснул Нинкину руку. — Приснилось, что ли?

— Ничего не приснилось! Сама слышала! А что за волосы хватала — это бабушка приходила и рассказывала. И еще плакала…

Когда Ирина Федоровна, поговорив с врачом, вернулась, Андрей спросил ее:

— Чего это Нинка тут болтает, будто наша соседка бабушку побила.

— И не говори, Андрюша! Стыд, срам. Чтобы старого человека за волосы! И чем она ей не угодила? Такая работящая старушка. И в магазин сходит, и обед приготовит, и в комнатах приберет. А Евгения-то хороша! Кажется, и культурная, образованная, красивая, а так издевается над старым человеком! А все оттого, что избалованная, своевольная. Слова ей против не скажи. Так плакала старушка. «Не могу, говорит, больше у нее оставаться. Снова к дочери поеду. Хоть и тесно жить, да не обижают». И билет будто бы уже купила.

Новость поразила Андрея. Он думал об этом весь день, весь вечер. А ночью приснилось, что Евгения Константиновна бегает по комнате за бабушкой и ловит ее. Бабушка увертывается, и Андрею хочется, чтобы ее не поймали. Но молодая хозяйка все же схватила бабушку, прижала в угол и душит ее, рвет волосы. И тут он увидел, что на пальцах Евгении Константиновны острые когти, а лицо — злое, страшное, как у бабы-яги в Нинкиной книжке.

Утром Андрея разбудила сестра, подала градусник. Температура, как и во все последние дни, оказалась нормальной.

На этот раз профессор, осмотрев Андрея, сказал: — Ну, дружок, пожалуй, можно и выписывать тебя. Считай, что легко отделался. Крепкий организм.

К вечеру Андрей снял полосатую больничную пижаму и надел брюки и куртку, принесенные матерью из дома. Как это положено, он обошел в палате всех больных, попрощался с каждым за руку, пожелал скорого выздоровления и со смешанным чувством радости и неясной грусти покинул палату. Он и дяде Мише пожал руку. Тот, глядя сквозь очки, строго сказал:

— Хороший ты парень, да лучше не приходи сюда больше.

И вот он вновь дома, среди знакомых с детства вещей. Тишина, покой, розовый свет лампы, ходики на стене. После ужина Нинка демонстрирует перед ним моды. Куклы ее в новых платьях прохаживаются по чемодану…

Хорошо. До чего же все хорошо! Нет больше Зубея, не надо прятаться от Сеньки. Через несколько дней он пойдет в интернат… Если бы только не эти беспокойные мысли о Евгении Константиновне. Все-таки он не верит. Не могла она так поступить. Он же уверял бабушку, что все будет хорошо, и вдруг…

И на следующее утро он проснулся с этими же мыслями. Может, тут что-то не так. Может, никуда бабушка и не уехала, а хлопочет себе на кухне.

Дома никого не было. Ирина Федоровна ушла в магазин и скоро должна вернуться. На те дни, что Андрей будет дома, она взяла отпуск. Он говорил — пусть не беспокоится, сам все приготовит, но она его не послушала.

Андрей взял было книгу, но тут же отложил ее. Нет, видно, не успокоится, пока не узнает всю правду о Евгении Константиновне.

Не меньше минуты стоял он у двери, пока решился нажать кнопку звонка. Наконец позвонил. Открыла сама Евгения Константиновна.

После разговоров о ней с матерью и Нинкой, после того страшного сна он невольно представлял себе Евгению Константиновну какой-то другой — с сухим и злым лицом — и пугался этого.