Ребекка Стед - Когда мы встретимся

Но, войдя, я вдруг испугалась — мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я бросила ранец в прихожей и помчалась вниз, к Сэлу. Дверь он мне открыл, точнее — приоткрыл и загородил проход.

— У меня дверь была не заперта, — сказала я. — Странно, правда?

— Угу, — сказал он. — Может, ты забыла ее запереть?

Он так и торчал в двери. Явно не собирался меня приглашать.

— Да, наверное. — Было слышно, как у него за спиной верещит телереклама.

— Ну ладно. — Он смотрел в потолок поверх моей головы.

Я почувствовала себя полной идиоткой.

— Ладно. Пока.

Я вернулась домой, насыпала себе тарелку колечек «Чириос», сверху слой сахара в палец толщиной, и включила телевизор. Мама вернулась около шести.

— Ты забыла утром запереть дверь, — сообщила я.

— Я?! Ничего подобного.

— Короче, когда я пришла из школы, дверь была не заперта.

— Да ты что?

Она переходила из одной комнаты в другую, открывая все ящики и дверцы шкафов; я — за ней.

— Не может быть, — повторила она. — Я никогда не забываю запереть дверь.

Но все вещи вроде были на месте. Мама вошла в кухню и остановилась.

— Не то чтобы я помнила сам момент, когда я запирала дверь, — я просто знаю, что никогда не забываю ее запереть…

Она наполнила водой кастрюлю для спагетти, и пока она накрывала на стол, а я чистила морковку, мы говорили о чем-то совсем другом, но она то и дело перебивала сама себя:

— Ну как, спрашивается, как я могла не закрыть дверь на ключ?

Когда мы уже почти всё доели, она вдруг вскочила и выбежала за дверь.

— Мам?

Я нашла ее на лестничной площадке. Она заглядывала в наконечник пожарного рукава.

— Так я и знала, — сказала она. — Я бы никогда, ни за что не оставила дверь открытой.

Ключа не было. Мы еще раз обошли все комнаты и обыскали все шкафы — и снова убедились, что ничего не пропало.

— Но это же бред. — Мама стояла над шкатулкой с драгоценностями, разглядывая золотые браслеты, которые достались ей от ее мамы. — Выкрасть ключ, открыть дверь, забраться в квартиру — и ничего не взять?

Все это было в пятницу. В понедельник утром я нашла твою первую записку.

Она была написана крошечными буквами на малюсеньком квадратике бумаги, жестковатом на ощупь, как будто он промок, а потом высох. Я заметила ее, когда собирала ранец, — она торчала из книжки, которую мне всучили в библиотеке, про деревню каких-то белок не то мышей. Я эту книжку не читала и читать не собиралась.

М,

это трудно. Труднее, чем я думал. Даже с твоей помощью. Но я упражняюсь, и у меня получается все лучше. Я должен спасти жизнь твоего друга и свою собственную.

У меня две просьбы.

Во-первых, напиши мне письмо.

Во-вторых, пожалуйста, не забудь в нем сказать, где находится ключ от твоей квартиры.

Путь очень труден. Когда мы встретимся, это буду уже не я.

Мне стало сильно не по себе. Маме тоже стало сильно не по себе. Она отпросилась с работы и поменяла замок, хотя все время приговаривала, что «М» может означать кого угодно, что это не имеет никакого отношения к нашему пропавшему ключу, что записку мог сунуть в книгу тоже кто угодно и к тому же много лет назад, и нам никогда не узнать, почему и зачем.

— И все-таки, — сказала я. — В пятницу у нас крадут ключ, а в понедельник с утра мы находим записку, в которой нас спрашивают, где наш ключ. Странно же, да?

— Еще как странно. Но если вдуматься, — мама скрестила руки на груди, — никакой связи тут нет. Нет и быть не может. Потому что тот, у кого есть ключ, не стал бы спрашивать, где ключ. Зачем? В этом же нет никакого смысла.

Конечно, в этом не было никакого смысла. Но в голове у меня вдруг словно звякнул крошечный колокольчик. Я этого сначала даже не заметила.

Через неделю Джимми сказал, что нам уже можно начинать обслуживать покупателей.

— Но сперва выучитесь делать косой разрез, — сказал он. — Это очень важно.

На самом деле он сказал «оцень вазьно», двумя пальцами оттянул себе углы глаз, так что глазки превратились в щелочки, и низко поклонился — прямо пародия на китайца. Никогда раньше не видела, чтобы взрослые так делали. Была бы там моя мама, она бы точно треснула его подносом по башке.

— Косой разрез? — переспросил Колин.

Выяснилось, что это у Джимми такой фирменный способ разрезания булочек.

— Всегда под углом сорок пять градусов, — сказал он и с торжественным видом надрезал булочку наискосок сверху вниз с одной стороны, потом вынул нож и сделал точно такой же разрез с противоположной стороны.

«Крышечка» булочки, когда ее поднимаешь, должна быть треугольной. Джимми раздал нам по булочке и стал наблюдать, как мы их режем. У Аннемари получился идеальный разрез. У Колина — сносный. У меня — кошмар и ужас. Когда я приподняла «крышечку», с нее свисали клочья хлеба, как булкины потроха, и Джимми сказал, что это выглядит «неаппетитно».

— Оставь ее себе на сэндвич. — Он состроил рожу, рассматривая мою растерзанную булочку. — Завтра опять попробуешь.

Аннемари и Колин надели фартуки и встали к прилавку обслуживать покупателей, а я только пересчитывала булочки и бегала в супермаркет «Эй энд Пи» за салфетками. Кто бы говорил, сказала потом Аннемари про Джимми; сам он выглядит неаппетитно в этой своей растянутой белой футболке с желтыми пятнами под мышками. После ее слов мне стало чуть-чуть легче. Но только чуть-чуть.

Как только Колин надел фартук, Джимми стал называть его «дамочка»: «Эй, дамочка, ну-ка добавь сюда чуток майонезу», «и, дамочка, передай мне вон те подносы». Колин только посмеивался. Колин есть Колин.

Всю ту неделю, приходя на работу, я первым делом брала булочку и пыталась правильно ее разрезать, и каждый раз Джимми мотал головой. Колин и Аннемари вдвоем работали за прилавком. Джимми обзывал их сладкой парочкой и, проходя мимо, издавал омерзительные чмокающие звуки, отчего Аннемари краснела, а Колин улыбался как дурачок.

Джимми сказал, что, пока я не научилась делать правильный разрез, я могу отвечать за горячий шоколад. Шоколад у него был растворимый, в пакетиках — «Швейцарская мисс». Но его никто ни разу не заказывал. И, по-моему, не считая первых двух дней, Джимми даже не смотрел на мои разрезы. Впрочем, они все равно становились только хуже.

Когда я в первый раз позвала Аннемари после школы к себе, у меня было ровно два желания. Во-первых, чтобы возле гаража не было тех пацанов. С недавних пор они стали орать мне всякие слова, не те, что раньше, а другие: «красотка», «рыбка» и все такое. Мама сказала, что с девочками всегда так, начиная с определенного возраста, и что мальчишки добиваются реакции, причем неважно какой.