Владимир Беляев - Кто тебя предал?

Шептицкий в свое время приказал замуровать все входы в ненужные, пустующие подвалы. Но у Панаса Голуба было преимущество по сравнению с обитателями капитула: он и его рабочие знали многие лазы в замурованные подвалы. И Голуб вместе с Садаклием часть запасов, оставленных для работы в подполье,— продукты, оружие и перевязочные материалы — опустили под землю задолго до побега из Сталага.

В большом, просторном подземелье под собором святого Юра снова стало людно. Яркие карбидные лампы давали достаточно света. Ящики с оружием и продуктами были расставлены под стенами подземелья. Вдоль стен свисали ржавые кольца и цепи: должно быть, когда-то здесь была монастырская тюрьма или судилище инквизиции, занесенной во Львов католическим орденом отцов Тринитаров. . Чтобы сократить длинный окружной путь по грязным коллекторам-каналам, Голуб и его друзья с помощью садовника митрополита Вислоухого пробили дополнительный выход из подземелья в густой, заросший колючим, одичавшим крыжовником, запущенный участок монастырского сада. Пробираясь сквозь эту колючую чащобу, вряд ли можно было обнаружить под кучей поломанных тачек и носилок вход в подземелье. Вот этим-то ходом на следующий же вечер после побега пленников Цитадели Цимбалистая и Голуб привели под собор святого Юра Иванну.

Садовник Вислоухий, пожилой, седой старик с ушами, никак не соответствовавшими его заячьей фамилии, был с двадцатых годов связан с революционным подпольем. Молчаливый старик, наблюдая сытую монастырскую жизнь, хорошо зная все связи митрополита, все больше презирал церковников с их ханжеством, приторным благолепием, лживой любовью к ближнему. Он охотно вызвался помогать Голубу, дал Садаклию два ключа от запасных ворот монастырского сада и помог установить в саду тревожную сигнализацию. Если бы кто посторонний попытался проникнуть в подземелье через сад, у беглецов и подпольщиков было бы достаточно времени, чтобы преградить минами и другими средствами путь преследователям,

(покинуть убежище и уйти в каналы города. Раненых уложили на соломе, разостланной на каменном полу подземелья. Юля Цимбалистая и Иванна перевязали их раны свежими бинтами.

— Попить, сестрица,— просили истощенные донельзя раненые.

— Потерпите немножко,— сказала Юля, прислушиваюсь к визгу ручного сверла в соседнем отсеке.

Она прошла туда и увидела, как пограничник Банелин, держа над головой в вытянутых руках ручную дрель, сверлит проходящую в каменной кладке чугунную трубу.

— Скоро, товарищи? — спросила Юля.— Больным необходима вода: все, что принесли в флягах, выпито.

— Давай-ка я посверлю,— сказал его друг Бойко, приподнимаясь на цыпочки. В его руках сверло завертелось быстрее.

— А что, если это газовая труба? — сказал следящий за движениями дрели беглец в стеганом ватнике с надписью на спине: «Совиет унион», должно быть побывавший до Цитадели в других лагерях.— Задушимся газом, как крысы...

— Не бойся,— успокоил его- Банелин.— Голуб знает каждую трубу, каждый закуток. Тут у них, говорил он, во времена пилсудчины одно время подпольная типография стояла.— Обращаясь к Юльке, он спросил: — Подружка-то ваша небось перепугалась вчера, когда арестовывать ее пришли?

— Вчера перепугалась, а сегодня отошла,— сказала Юлька.

— Вода! — закричал Бойко.— Вода!

Он выхватил из трубы сверло, и оттуда, искрясь в свете карбидной лампы, вырвался тонкий, но сильный фонтанчик свежей и чистой воды.

Все, кто в состоянии был передвигаться, схватили пустые котелки, консервные банки, бутылки и по очереди подставляли их навстречу фонтанчику.

Зубарь в это время сидел с винтовкой у пролома, ведущего в монастырский сад. Банелин радостно сообщил ему:

— Воду открыли! Идите, старший лейтенант, попейте, а я подежурю...

Спустя несколько часов в подземелье шумно гудели примусы. На них подогревалась в ведрах и банках вода для раненых.

Когда Голуб вернулся с вели. Бойко торжественно и деловито протянул ему, как бесценный дар, консервную банку, полную воды. Голуб, утомленный блужданиями по городу, жадно выпил воду. Капли воды стекали ему на грудь, на брезентовые шаровары, заправленные в простые рабочие сапоги.

— Знатная вода! — похвалил Голуб.— Молодцы хлопцы, что ее добыли. Теперь мы заживем. Харчей в достатке, огонь есть, вода тоже, чего еще человеку надо? Однако следует пробурить воду еще в другом месте.

— А хлопцы и пошли в последний отсек,— сказал бригадиру Бойко.— Там труба еще ниже проходит. Веселее дело пойдет.

Из подземного зала, где расположили на соломе раненых, донеслась тихая мелодия. Это Эмиль Леже пел песенку о своем сыне. Слушали его раненые, слушал капитан Журженко, осторожно массируя больную ногу — она все больше ныла от сырости подземелья.

Громко взял последний аккорд Эмиль Леже, перевер-л на лету банджо и протянул ее с поклоном Иванне:

— Прошу, пани!

— Да я не умею, спасибо,— застеснялась Иванна.

— Умеет, умеет,— выдала подругу Цимбалистая.

— Спойте, Иванна,— попросил Журженко,— песня лучше всяких лекарств, а петь вы умеете. Я однажды подслушал в Тулиголовах, как вы пели возле церкви.

— Я веселых песен не знаю,— отнекивалась Ставни-чая.— Ну да ладно, спою вам вот эту.— И, настроив банджо, похожую на гитарку, Иванна запела:

Капитан с грустью смотрел на Иванну. Почувствовав его пристальный взгляд, она сбилась было, но потом, вспомнив нужные слова, продолжала:

— Хорошая песня! — мечтательно сказал Журженко, когда Иванна возвратила французу банджо и кончила петь.

— Песня эта .хорошая, а вот какими шляхами мы выберемся отсюда? — проронил Зубарь.

— Нам бы только раны зализать, дорогой,— успокоил его Журженко,—а тогда такой компот устроим немцам, держись!

— А товарища Садаклия все нет в нет — с тревогой сказал Банелин.— Не стряслось ли с ним чего? Хотя постойте, кто-то, кажется, пришел!

Он встал и пошел к выходу. Через минуту вернулся вместе с Садаклием, одетым в штатский костюм. В серой фетровой шляпе, надвинутой на глаза, его трудно было узнать,

— На похоронах задержался,— сказал Садаклий.— Пришлось поплакать немного!

— Кого хоронили? — спросил Журженко.

— Тех полицаев, что подорвались на подарках Панаса Степановича в подвале на улице Богуславского.

— Правда, Тимофей Романович? — спросил Голуб.

— Один на месте «угас» — сотник полиции Зенон Вер-хола. А двое в больнице богу душу отдали. Катабасов, катабасов пришло отпевать их на Лычаковское кладбище — туча! Как воронье слетелось. На одного убитого по четыре попа, не меньше. Сам архиепископ речь говорил.