Владимир Беляев - Кто тебя предал?

— Полицейская? — воскликнула Иванна, вспыхивая.— Вы не знаете моего отца. Он никогда бы не пошел на такую подлость! Никогда!

— Жаль, нет Садаклия,— сказал Зубаръ.— Он бы разобрался.

— Отец Теодозий очень плохо выглядит,— тихо сказала Юля.— Он плакал...

— Я пойду к нему! — решила Иванна.

— Погодите, Иванна, вернется из Ровно Садаклий, то посоветуемся,— сказал Журженко.

— Ничего мне не сделается! — успокоила его Иванна.— Я в центре показываться не буду. Доберусь туда околицами.

— Нельзя! — настаивал Журженко.

-- Почему это нельзя? Я добровольно пришла к вам, добровольно могу и выйти!

— А я не разрешаю вам! — сказал Журженко, вставая и опираясь на палку.

— Не разрешаете? — возмутилась Иванна.— Тогда... — И, схватив платочек, она бросилась к выходу иа подземного зала в туннель.

Прихрамывая побежал за ней Журженко.

— Иванна! — крикнул он.— Иванна! Бойко, не выпускай!

Крик его прокатился далеким эхом в подземелье.

— Ну, что вы хотите? — донесся из темноты голос Ставничей.

Присвечивая фонариком, Журженко подошел к Иванне. Он осветил на минуту ее решительное лицо и, взяв девушку за руку, сказал:

— Не надо! Не делайте глупостей!

— Я знаю, вы мне не доверяете. Вы боитесь, что я приведу сюда немцев.

— Любовь и недоверие не могут уживаться рядом...— криво улыбнувшись, сказал капитан.

— Любовь?.. Что вы сказали? — смутилась Иванна.

— Вы мне очень дороги!.. Не ходите... Иванна, родная,— тихо сказал Журженко.

У входа послышался шум. Постепенно увеличиваясь, в коридоре, ведущем к выходу, появился луч света от фонарика. В темном проходе показался садовник митрополита. В руках он нес девочку лет шести в мокром платье. На голове ребенка виднелись ссадины.

— Ось, маете ще одну квартирантку! — сказал Вислоухий, заходя в подземный зал и укладывая девочку на солому рядом с ранеными.

Онемев от страха, девочка щурилась от яркого света карбидной лампы, вздрагивала от шума шипящих на полу примусов.

— Откуда ребенок, дядько Петро? — спросил Вислоухого Голуб.

— Я нашел ее в болоте возле Зимней Воды. Иду рано в город, вижу — плачет кто-то на болоте. Акция была на Левандовке. Должно быть, родителей забрали, а она осталась.

— Как зовут тебя, милая? — присев на корточки, спросила Иванна.

Девочка молчала. Станничая прижала ее к своей груди, погладила по голове и снова спросила:

— Ну, так как тебя зовут, ты что, не можешь говорить? Девочка почуяла давно забытую материнскую ласку, ее глазенки зажглись, блеснули светом надежды. Звенящим голоском она ответила:

— Фаина!

— Смотри-ка, вот какое славное имя,—оживился Голуб, принимая девочку от Иванны.— Фаина — значит, Фая. А я, Фая, буду твоим крестным отцом и спою тебе. Хочешь песенку?

— Хочу! — сказала девочка, припав к Голубу.

— Знаете что,— вдруг оживился Эмиль,— пусть мадемуазель Жюли отведет Фаину к моей жене. Мой Франсуа — расти, играть вместе?

— Тут, под землей, она, конечно, долго не проживет,— сказал Голуб.— Молоко нужно, воздух. Но и у твоей жены опасно, Эмиль: она и без того под подозрением.

-—Пусть пока побудет здесь, — сказал Вислоухий,— а в субботу ко мне приедут родичи из Судовой Вишни, муку привезут. Вот я с ними ее туда обратным ходом отправлю. Там ей будет спокойно.

— Это дело, Петро,— сказал облегченно Голуб.

Один из раненых, военный моряк, плененный немцами в Пинске, Ваня Покидан, попросил однажды Юлю Цимбалистую:

— Вы бы нам почитали чего-нибудь, сестрица. Книжонку какую-нибудь приключенческую. Страсть люблю приключения! А то лежать уже надоело без дела на этой соломе...

Как и многие другие галичане, все советские книги Юлька сожгла вскоре после того, как немцы заняли город. Да, впрочем, если бы и оставались у нее такие книги, то носить их при себе было опасно: даже специальный пропуск со штампом «артц», который получила Юля в числе многих других медицинских работников, дающий ей право хождения по городу и в ночное время, не спас бы ее во время очередной облавы-«лапанки». Но у нее хранился комплект польского журнала «Наоколо свята» за 1926 год. Она принесла в подземелье нодытовку журнала и, сидя' у карбидовой лампы, прочитала вслух напечатанную в журнале «Тайну тринадцатого форта», переводя с польского на русский. Юлька иг предполагала, правда, что вместо благодарности она получит изрядный нагоняй от главного опекуна всех беглецов из львовской Цитадели, скрывающихся в подземных лабиринтах под старинным храмом,— Садаклия. Да и заслуженно, прибавим от себя.

— «Во всей Польше не было крепости, равной по техническому уровню укреплениям Перемышля,— читала Юлька.

Но прошли времена крепостей! Опыт европейской войны показал, что огонь современной артиллерии превращает бетон и железо в пыль, а самой прочной силой на свете остается человеческое мужество.

Перед капитуляцией Перемышля, в 1915 году, австрийцы взорвали почти все форты. Тринадцатый был подорван наполовину. Много лет спустя польское правительство, желая освободить территорию, занятую этими уже бесполезными развалинами, заключило договор на разборку фортов. К работам на форте приступили летом 1923 года. Взрывали один его этаж за другим, добывая железо и сталь, которые согласно договору с одной фирмой шли в пользу предпринимателя. После двух недель работы добрались до самого низа. Руководитель работ увидел там железные двери, которые не были указаны в плане.

Двери сняли и за ними обнаружили лестницу, которая спускалась вниз. По приказу инженера один из рабочих вооружился фонариком и направился к лестнице.

— Смотри, чтобы тебя там какая-нибудь холера не укусила! — пошутил кто-.то из товарищей.

— Я сам ее укушу! — весело выкрикнул парень, исчезая в подземелье,

Рабочие принялись за обед.

Вдруг в глубине форта раздался приглушенный вопль. Крик повторился, и был он таким отчаянным, полным такого ужаса, что у рабочих волосы встали дыбом.

Все бросились к дверям подземелья. На ступеньках, недалеко от входа, лежал без сознания парень с искривленным в страшной гримасе лицом. Рука его судорожно сжимала разбитый фонарик. Несчастного вынесли на поверхность и положили на траву.

Когда парень очнулся, из его выкриков можно было разобрать только два слова: «Какой ужас! Какой ужас!» Решили, что он лишился рассудка.

Группа рабочих во главе с инженером спустилась в подземелье. Внизу тянулся длинный коридор. Множество дверей вели в маленькие камеры с низкими сводчатыми потолками и тяжелыми бетонными стенами.

Коридор кончался обширным залом с колодцем. Отсюда расходились еще два маленьких коридора, образуя по отношению к тому, по которому пришла группа, как бы римское «V». Расположение камер здесь было несколько иное.