Федор Каманин - Хрустальная ваза

И Любе отдаст, Любе она тоже должна. Сколько Люба ей платьев своих давала носить, рубашек, туфель, так и не перечесть! А одни ботинки Любины Настя в пух разбила, работая на заводе. Нет, всего этого Настя никогда не забудет, ей Машина с Любою дороже отца и матери родных стали, без них она совсем бы, наверно, пропала, не знала бы, как ей и на свете прожить.

А того она и не знала, что и сама она Прокопу Машине и Любе родная стала. Прокоп Машина полюбил Настю за то, что она тихая, умная, а больше всего за Стрекозу, Макарку и голубей. Люба не очень-то охоча до питомцев отцовых, а Настя чуть не с первого дня подружилась с ними. На что уж петух Макарка злой и озорной, клевать было Настю на первых порах вздумал, а теперь как завидит Настю, так и летит к ней на плечо.

— Умственная девочка, скотину понимает и любит.

Машина гордился тем, что Настю на дорогу вывел. Пропасть бы девочка могла совсем, если бы он не взялся за нее как следует.

А Люба удивляется: как это она раньше без Насти жила? С Настей они теперь всегда вместе: обед готовят, обедают, чай кипятят, чай пьют, разговаривают и спят. Только вот в ФЗУ они не учатся вместе, такая досада!

Умолк оркестр, не гудит музыка духовая. Невидимый звонок трещит где-то долго-долго, двери летнего театра раскрываются. И все хлынули к дверям.

— Подождите, не торопитесь, нечего друг друга с ног сбивать, — говорит Машина Любе и Насте. — Раз у тебя билеты есть, на билете твое место указано, то никто его занять не может.

Летний театр в Дятькове лучше всех театров в округе. Ни в Бытоши, ни в Ивоте, ни в Стари нет такого. Большой, просторный, на пятьсот мест, при нем и буфет даже имеется.

Машина задержался у буфета, купил три шоколадинки, по гривеннику штука, спрятал их в карман. Бойкая Люба сразу отыскала свои места.

Настя не знает, куда ей смотреть: на занавес ли расписной, на подруг ли в зрительном зале? Вон Соня кивает ей, улыбается, вон Роза Рябинина, а там весь ряд заняли упаковщицы, они и в театре всегда вместе. И все принарядились, все улыбаются.

И вот занавес взвился…

Настя не дышит, она слышит, как стучит ее сердце: тук, тук, тук!

Ах, какие декорации на сцене, прямо глаз отвести нельзя! Справа домик с крыльцом и палисадником, в палисаднике цветы. А вдали горы, на горах снег белый, с гор ручьи бегут.

И пропало все — нет ни Дятькова, ни Любы, ни Машины…

В невиданном краю витает Настя. На сцене она с актерами, каждое слово точно ею говорится; она смеется и плачет вместе с героями пьесы…

Занавес опускается. Настя хлопает, Люба хлопает, весь зал трещит от рукоплесканий, всем нравится пьеса, игра московских актеров.

Актеры выходят и кланяются.

— Хорошо? — спрашивает Люба Настю.

— Очень хорошо! — отвечает Настя.

А Машина достает из кармана одну шоколадку и начинает есть, точно девочек и нет с ним. Он даже не смотрит на них.

— Настя, ты видишь?! — шепчет Люба Насте.

— Вижу.

— Ах бессовестный, точно маленький — шоколад ест!

— Вы, большие, не ешьте, а я старенький, старенький же что маленький. Люблю сладенького пожевать!

Люба лезет к нему в карман, Машина шутливо отбивается.

Люба тащит две шоколадинки: одну Насте, другую себе.

— Ну, это прямо разбой, человека ограбили, — пыхтит Машина.

А шоколадки так и тают во рту Насти и Любы.

А когда кончился спектакль, они вместе со всеми идут домой. Машина катит впереди, пыхтя трубкой своей, а Люба с Настею шагают за ним; они идут под руку, они всегда так теперь ходят, когда вместе идут.

Дома они ужинают и ложатся спать.

И Насте снятся хорошие, чудесные сны.

В школе ФЗУ изучали физику, химию, технологию стекла, математику, русский язык, обществоведение и политграмоту, рисование и черчение. Химия с технологией, рисование и черчение самыми главными предметами считались. А вот непоседа Люба рисовать-то и не любила, черчение у ней тоже плохо шло. Первая на практике по шлифовке хрусталя была Люба, последняя в классе своем по черчению и рисованию.

И вдруг переменилось все сразу: Любины работы все лучше и лучше становились, Люба стала хорошо рисовать.

Василий Иванович, учитель черчения и рисования, показывал Любины работы всем ученикам, школьному совету и везде говорил:

— Удивительное дело! Люба Синюкова, дочь Прокопа Машины, рисовать начала хорошо. Особенно хорошо получаются у ней работы на дому, прямо залюбуешься. Смотрите, смотрите, какая тонкость, какая красота! Прямо чудо какое-то с нею произошло.

Люба скромно помалкивала…

А чуда-то никакого и не было, все было проще простого, только учитель об этом не знал. Знал бы он, в чем тут заковыка вся, он не только перестал бы удивляться и восхищаться, а рассердился бы ужасно на Любу.

Началось все это вот как…

Как-то копировала Люба дома рисунок для росписи вазы, а Настя сидела тут же и читала книгу. Рисунок попался хитрый, сложный, Люба никак не может совладать с ним. Она испортила три листа бумаги, а толку нет как нет.

— Терпеть я не могу рисование это! — швырнула Люба тетрадь. — Ну, ты подумай, Настя, зачем оно мне, это рисование? Я буду мастером алмазной грани, а не живописцем, мне будут давать готовый рисунок, и все. Зачем же меня мучить рисованием этим? Вот черчение еще, это я согласна, оно нужно для алмазчика, тут можно и попыхтеть. А рисовать я не могу, хоть убей ты меня! Не могу и не люблю. А они пристают, говорят, что рисовать нужно уметь каждому мастеру обязательно!

— Дай-ка я попробую, — говорит Настя.

Настя взяла Любин карандаш, новенький, тонко отточенный, тетрадку брошенную и начала рисовать.

Люба уткнулась в учебник химии, заучивала формулы.

Машины дома не было, он ушел на заседание.

Настя — не Люба, она не торопливая. Внимательно рассмотрела она образец рисунка, подумала и начала выводить линию за линией.

Проходит час, другой, Люба заучила формулы.

— Ну как? Трудно? — спрашивает она Настю.

— Нет, не очень, — отвечает Настя.

Люба глянула и обомлела.

Чистый, отчетливый рисунок на листе тетради, точь-в-точь такой же, что и в учебнике напечатан, даже, кажется, еще лучше.

— Настя! — кричит Люба.

— Что?

— Да ведь ты замечательно рисуешь!

— Нет, я так, чуть-чуточку, — говорит Настя.

Люба кинулась к ней на шею, чуть не задушила.

— Ну какая же ты! И не сказала, а? Кто тебя выучил рисовать так, где ты училась?

— Это я от нечего делать иной раз балуюсь. У нас в школе мальчик один хорошо рисовал, вот и я, на него глядя, тоже начала.

И с этого дня Любины рисунки все лучше и лучше становились.

Что бы ни задал на дом ученикам Василий Иванович — у Любы лучше всех. Нина Смирнова раньше была первая по рисованию, теперь на втором месте очутилась.