Федор Каманин - Изобретатели [Рассказ]

Ребята как ребята. Не хуже, не лучше других, скажет всякий, кто первый раз увидит их.

И действительно, на первый взгляд нет в них ничего особенного. Сергей, Вася, Ванька и Антон.

Самый старший Сергей, ему четырнадцать лет, а остальные трое ровесники, им по двенадцати. Сергей — худощавый парень, роста высокого, за шестнадцатилетнего сойдет; Вася — коротыш, толстяк; Ванька и Антон ни тонки, ни толсты, ни малы, ни высоки, ребята средний сорт, как говорят.

У Сергея глаза на выкате слегка, нос длинный, верхние зубы выступают вперед, руки длинные, ходит крупными медленными шагами, точно землю саженями отмеривает. Васька — курносый, глаза исподлобья, ногами семенит здорово, но и то за Сергеем еле-еле успевает в ходьбе. У Ваньки и Антона носы не так уж примечательны и глаза как глаза.

Еще что можно сказать о них?

Живут они в одном и том же поселке, на одной улице, даже дома их чуть не рядом. Родители их на стекольной фабрике работают, а у Сергея из родных одна бабушка старая, потому-то ему самому приходится работать на фабрике. Он разносчиком халяв у прокального круга. А остальные трое пока еще баклуши бьют, зимой же в школу ходят.

Как будто все?

Вот в том-то и дело, что не все. Главного-то мы еще и не сказали о них. Мы не сказали еще, что эти с виду простые ребята на самом деле— изобретатели машин.

Да, да, изобретатели, и не чего-либо, а машин. Всевозможных машин изобретатели они.

Как они стали изобретателями, какие машины изобрели, а каких изобретений не довели до конца, об этом мы сейчас расскажем по порядку. В конце мы даже расскажем о том, куда они попали, благодаря своим способностям к изобретению машин.

Первый проявил себя, как изобретатель, Сергей. Он, можно сказать, родился изобретателем. С самых малых лет начал он все ковырять и переделывать. И, разумеется, не набедокурить он хотел, а сделать все лучше, чем оно есть на самом деле.

Мать его умерла рано, он не помнит ее даже, а отец пятью годами попозже вслед за матерью на кладбище пошел. Так Сергей очутился на руках бабушки.

Бабка добрая, жить с нею можно, только редко-редко оттреплет за вихор внука. И Сергей чувствовал ее доброту, старался отплатить бабке тоже добром.

Вот, видит он, мучается бабушка с очками. Она слеповата, без очков ей и минуты не пробыть. А очки разваливаются. Одно стеклышко не держится никак. Бабушка то и дело приклеивает его разжеванным хлебом, заливает воском. Стеклышко держится день, другой и опять выпадает.

— Ах, вот горе-то, беда мне с этими очками! Какие хорошие очки были, годов двадцать я их носила, и вот, на тебе, разваливаются. Что же мне теперь делать? Очков таких даже в самой Москве не сыскать.

Сергей видит и слышит все. И вот он решает выручить бабушку из беды. Улучив минутку, когда она положила очки, а сама вышла к соседям, он берет очки и молоток. От отца остались кое-какие инструментишки. Он хоть был мастер выдувальщик халяв стекольных, но любил еще слесарить. Починить замок, вставить дно в ведро и получить за это четвертак — разлюбезное для него дело. Теперь все его напильники, молотки, зубила перешли в распоряжение сына.

Сергей подходит к столику. Он смотрит внимательно на очки и говорит:

— Ага! Знаю, в чем тут дело. Ободина разогнулась. Так это мне сделать — плюнуть-растереть. Я сейчас так их поремонтирую, не узнать будет, точно новые станут.

Начался ремонт. Сергей сопит от усилий, вставляет стекло, кладет очки на маленькую наковальню и — трах молотком! Стеклышко разлетелось вдребезги.

Сергей и рот разинул от неожиданности.

Вот те на! До него, нельзя притронуться молотком, такое оно хрупкое.

Бабушка, увидев, во что превратились ее очки после ремонта, просто взвыла:

— Ах, разбойник, убил! Убил, без глаз оставил, чтоб тебе, дураку, руки поотсохли!

— Бабушка, я, честное слово, не виноват.

Стеклышко это уже было… гнилое. Я чуть пальцами до него дотронулся, оно и развалилось.

— Ты до чего бы ни дотронулся, все разваливается. Бросил бы ты меня мучить!

— Бабушка, перестань! Я тебе новые очки сделаю, вот увидишь. И не такие будут, а в сто раз лучше.

Сергей, действительно, пытался соорудить очки, но из этого ничего не вышло. И бабушке пришлось смотреть в очки с одним стеклышком. Тот же глаз, которому недоставало стеклышка, она щурила. От этого у ней вид стал такой хитрый, что соседи стали поговаривать:

— Ах, и хитра эта старуха Алена! Ишь, как глаз щурит, словно сова!

Сергей был неравнодушен и к кухне. Ему очень хотелось знать, как это варится каша, щи, лапша. Один раз он увидел, что бабушка засыпает в один чугунок пшено, а в другой зелень.

— Это что, бабушка, будет? — спрашивает он.

— Каша и щи.

«Удивительно, — думает Сергей, — почему это из пшена бывает каша, а из капусты и моркови щи? А что, ежели бы смешать все вместе, тогда бы что получилось?»

И он засыпал в щи пшена, а в кашу влил щей.

Как ни добра была старуха, а тут трепку ему задала отличную.

Всех его мелких таких штук не пересчитать. Расскажем только о том, как он первую машину сделал.

Это было уже тогда, когда он в школу второй год ходил и книжки читал почем попало. Любимые его книжки были об изобретениях и изобретателях. Раз по десять перечитывал он, как Элиас Гоу швейную машину устроил, Стефенсон — паровоз, Эдисон — граммофон и другие штуки. И он давал себе слово, что жив не будет, а машину какую-нибудь устроит. Конечно, сразу нельзя даже придумать, какая машина интересней, но со временем, дай только срок, он все придумает. Разинут тогда ребята все рты от удивления.

— Вот так, Сергей! Мы думали, вроде чудачка он, а вот, поди ж ты, штуки какие отмачивает.

Раз вечером читал он книжку о том, как профессор Попов радио-телеграф изобрел, и поклялся себе что-нибудь подобное устроить. Бабушка укладывалась спать на лежанке. Она зиму и лето на лежанке спала. Клопов там в лежанке этой развелось — уйма! Бабушка не успела улечься, как досужий молодой клопик цапнул ее за бок.

— Ах, ты, разбойная твоя морда! — ругается старуха, почесывая бок.

— Ты на кого это ругаешься? — спрашивает ее Сергей.

— Да на клопов, на кого ж еще? Развелось иродов целые полки, не знаю, чем бы их выжить. Пробовала керосином, кипятком, а они опять, опять разводятся. В ножки бы тому человеку поклонилась, который меня спас бы от них.