Николай Назаркин - Изумрудная рыбка: палатные рассказы

— Так. Понятно.

Она маску носит марлевую, от микробов. Потому что у нее младший сын болеет, и она «не хочет нас тут всех, обормотов, перезаражать». Это я от нянечки тети Светы знаю. А вообще-то моя Елена Николавна самая красивая докторша на нашем этаже. Из двух.

И на пятом тоже. Хотя Валька Чуйков говорит, что его Ольга Константинна красивее, но он ни фига не понимает. И вообще. А моя Елена Николавна в маске и шапочке на космонавтских врачей из кино похожа.

Я ничего не стал спрашивать про выписку. Но, наверное, у меня вид был такой спросительный, потому что Елена Николавна сказала:

— В четверг на рентген. Там посмотрим, когда можно будет без костылей.

Ура! Если на рентген и потом про костыли посмотреть — значит, скоро выпишут! Врачи же не могут просто сказать, когда домой отпустят. Это у них запрещено. Так что я внутри порадовался, а Елене Николавне сказал:

— Угу, ладно.

Когда моя Елена Николавна ушла, то обход уже кончился. У нас последняя палата, у самой ординаторской. Так что мы всегда в конце. А я — самый последний, потому что справа у двери. Но это только когда один врач на всю палату. А когда больные от одного врача в разных палатах лежат, то — как получится. У нас и так, и так бывает. Как попадешь.

Обход кончился, и сразу Пашка зашел. Он у двери ждал. Он врачей стесняется.

Пашка уже просто так ходит, он уже «на выписке», как тетя Света говорит. Только его домой забрать некому. Он бабушку ждет, когда она приедет. Пашке ехать далеко, одному нельзя. А бабушка все никак не едет. У нее там какие-то трудности.

Так что Пашка пока у нас в отделении ходит. Хотя у него уже ничего не болит. Обычно у него бедро болит и он на коляске ездит. А мы с Серым ходим. А сейчас у него ничего не болит, а у меня — коленка. Несправедливо как-то прям!

— Ну, — говорит Пашка, — чего?

Это про когда выпишут спрашивает. Про чего же еще?

— Нормально, — говорю я. — Елена Николавна улыбалась. Значит, скоро выпишут.

— Как это ты увидел? — усомнился Пашка. — У нее же маска на всем лице!

— По глазам, наверно, — говорит Черемушкин. Он как раз к нам подошел, поговорить тоже. — Я читал, что по глазам видно, как улыбаются.

— Глазами она на мою коленку смотрела, — говорю я. — Я по ушам видел, как она улыбалась.

— Да, точно, — говорит Пашка. — По ушам видно.

— Они двигаются, — говорит Черемушкин.

Мы стали улыбаться, чтобы проверить. У Пашки уши лучше всех двигались. Потому что у него рот до ушей. А у моей Елены Николавны уши зато красивее, вот.

Мы потом еще про уши поговорили, а потом про всякое другое поговорили, пока Пашку к телефону не позвали. Он побежал, а потом прибежал обратно и сказал, что бабушка уже скоро за ним приедет. У нее трудности почти кончились. А я подумал, что хорошо, что меня быстро забрать могут. Ну, когда выпишут. После рентгена там.

Во вторник иногда на завтрак давали пшенную кашу с хлебом с сыром, а иногда с яйцом. Мне с яйцом больше нравится. Поэтому когда тетя Света приехала в нашу палату с тележкой, где завтраки, я сразу спросил:

— Теть Свет, там сыр или яйцо?

Она говорит:

— Яйцо, Кашкин, яйцо твое любимое. Но два не дам, у меня еще шесть палат некормленых.

Это значит, она с нас начала развозить. Хорошо: значит, каша не до конца холодная.

— Ну те-еть Све-ет! — говорю я. — Вон, Черемушкин яйцо не будет. Правда, Черемушкин?

— Фиг тебе, — говорит Черемушкин. — Буду я яйцо! Я кашу не буду.

— Ну ладно, — говорю я, — Эрнестик, кушай-кушай!

У Черемушкина имя такое дурацкое, ужас прям! Как ему не стыдно только?!. Мы его поэтому обычно по фамилии зовем. Ну, чтобы человека не смущать. Но Черемушкин сделал вид, что на «Эрнестика» не обиделся, и стал ложкой масло на хлеб мазать. Ну и пусть. Я ему за это соль не дам. Мне мама принесла соль в маленькой солонке, которая на грибок похожа. Она красивая, только неудобная — все время в тумбочке переворачивается. Так что теперь у меня вся тумбочка соленая.

Потом я кашу съел, и яйцо с хлебом и чаем съел, и лег обратно. У меня коленка все никак не проходила, так что я только с костылем мог. А с костылем просто так, без дела, не очень удобно прыгать. Плечо потом болит.

Я лежал и слушал, как тетя Света с тележкой по коридору гремит. И угадывал, когда она в какую палату заезжает. А когда она закончила завтрак развозить и уехала в кухню, я тумбочку открыл и стал смотреть, чем бы мне заняться. У меня новый набор был игрушечный, мне мама в последнее посещение принесла. Там были разные пластмассовые звери — тигры всякие, зебры… Только я в него играть не хотел, я в самолеты хотел. А набор взял, потому что нельзя же маму огорчать. Она же старалась.

Я этих зверей на одеяло высыпал и немножко их помешал в куче-мале. Подумал: вдруг мне захочется с ними играть? Нет, не захотелось. Так что я вздохнул и обратно их в мешочек ссыпал и в тумбочку убрал. Потом еще посмотрел в тумбочке прямо, не доставая, на альбом. Но рисовать мне тоже не хотелось. И читать не хотелось. Ну, то есть читать нечего было.

Меня Пашка спас. Он как раз зашел и говорит:

— Привет. За мороженым пойдем?

— Можно и за мороженым, — говорю. — Только после обхода.

— Ага, — говорит Пашка. — Забито. Я потом зайду.

Пашке обход не нужен уже, он уже выписанный, он просто бабушку ждет. Бабушка уже должна скоро приехать, завтра, наверное.

Ладно, теперь можно спокойно обхода ждать. Чтобы потом за мороженым пойти. У нас мороженое в буфете продается. Буфет вообще-то для врачей и других всяких сотрудников, но мы туда тоже ходим.

Потом тетя Света еще раз проехала, чтобы посуду забрать после завтрака. И Черемушкина наругала, потому что он кашу не съел, а в нее очистков от яйца набросал. Так ему и надо, жадюге!

Когда обход был, моя Елена Николавна пришла и стала мою коленку смотреть. Еще она меня слушала и пальцами по груди стучала. Щекотно так. Про выписку я не спрашивал, терпел. И она сама тоже ничего не сказала. Эх! Ну ладно.

А после обхода сразу Пашка заглянул.

— Пошли, что ли? — говорит.

— Пошли, — говорю я. — Счас только костыль возьму.

Я костыль взял, и мы с Пашкой пошли. Мы медленно шли, потому что я с костылем был. А когда мимо ординаторской проходили, то на немножко совсем остановились. Там дверь открыта была, и мы послушали — вдруг моя Елена Николавна другим врачам про меня чего-нибудь скажет? Например, что меня уже можно на той неделе выписывать? Но она ничего не сказала, а потом из ординаторской вышел Евгений Палыч и закрыл за собой дверь. Он самый вредный из врачей, это все знают!