Николай Назаркин - Изумрудная рыбка: палатные рассказы

А мы с Пашкой пошли дальше. До лифтов. Там уже много народу стояло, и мы тоже встали ждать. Когда лифт приходил, то все спрашивали: «Куда? Вверх или вниз?» — и заходили, если им по пути и место было.

— Через второй или через четвертый? — спросил Пашка.

Это он дорогу спрашивал. Буфет в другом корпусе, туда можно через второй этаж пройти или через четвертый. Только не через наш четвертый, а наоборот — через другое отделение. Я немножко подумал. Через второй — там ступеньки. И через четвертый если — там тоже ступеньки. Но на втором ступеньки широкие.

— Давай через второй, — сказал я. — Прогуляемся.

Пашка кивнул, и тут как раз лифт опять приехал. Мы тоже зашли, потому что он вниз шел и там место было. Там еще стояли две незнакомые сестры с седьмого, из реанимации. У них халаты голубые, и они пахнут так — очень химически как-то.

Потом мы из лифта вышли и по коридору пошли. К другому корпусу.

— Смотри, опять лавочки красят, — сказал Пашка.

Это в окно увидел.

— Угу, — сказал я.

Мы так шли и шли, мимо всяких плакатов и дверей. На плакатах были нарисованы разные части внутренностей — печени там всякие и другое тоже — и как там в этих внутренностях работают лекарства. Но это только для новеньких интересно, потому что они уже сто лет висят, эти плакаты несчастные.

Двери вот — другое дело. Они были разные и постоянно открывались и закрывались. Входили и выходили разные тетки и дядьки, иногда в халатах, но иногда без: просто в платьях, например, или в костюмах. Эти тетки и дядьки открывали двери, и тогда в коридор вырывались кусочки разговоров из комнат и запахи разные. Какие-нибудь химические, или духи женские, или просто кофе. Интересно!

Около одной двери я сделал вид, что отдыхаю от прыганья на костыле, и мы с Пашкой остановились. Мы ждали, не откроется ли она тоже. Там, внутри, стояла такая штука, для которой к нам в больничный двор привозят жидкий кислород. И если мимо этой двери пройти, когда она открыта, то оттуда так холодом дунет, как будто с Северного полюса. Ух!

Но дверь не открывалась все никак, так что мы дальше пошли. В буфет.

Мы рано пришли, так что народу было немного. Мы встали в очередь, и Пашка сказал:

— Ты какое мороженое будешь?

Я немножко подумал.

— Я в стаканчике буду. Вафельном.

— Тогда я «Лакомку», — сказал Пашка.

И тут я подумал, что тоже хочу «Лакомку».

— Я тоже «Лакомку» буду, — сказал я. — Оно в шоколаде. А в стаканчике я дома сто тыщ раз ел.

— Хитрый какой! — сказал Пашка, обидевшись. — Я первый «Лакомку» захотел!

Я подумал, что и правда — Пашка первый «Лакомку» захотел.

— Ладно, — сказал я. — Тогда я…

— Давайте-давайте, молодые люди, чего вам? — это мне продавщица помешала.

Так что я ничего не успел еще придумать, и мы купили один стаканчик и одну «Лакомку».

— Дадим друг другу укусить? — предложил Пашка. — Чтобы по-честному?

Это и правда было по-честному, и я согласился. Потом мы еще постояли там у буфета, потому что с костылем неудобно мороженое есть. И обратно пошли.

Мимо плакатов и дверей с длинными надписями на тусклых желтых табличках; через запахи спирта, нагретого металла, духов и кофе, вылетавшие из дверей; потом на лифте и опять в наше отделение.

— Ну, пока, — сказал Пашка. — Я потом еще зайду.

— Угу, — сказал я.

Жалко только, что мороженое в нашем буфете невкусное.

Я встал за конфетой. Мне мама в прошлое посещение конфет принесла шоколадных. С орехами. Так что я их потихонечку ел.

А баба Света, Виталикова бабушка, сразу начала ворчать, что «вот-де ходят туда-сюда, ироды, по только что повымытому полу, никакого уважения». Как будто мне ее повымытый пол нужен!

А когда я в холодильнике свой пакет искал — там листок с фамилией перегнулся, — я вспомнил, что последнюю конфету еще вчера съел. Пока «Всадника без головы» читал. И книжка тоже кончилась, эх!

Я еще походил по отделению. Только скучно было. Никого из наших. Правда, в седьмой Ромка лежит, но он только после операции. Спит много, на обезболивающем.

А меня на этой неделе точно не выпишут. Олег Палыч, мой лечащий, сказал, что до понедельника никаких выписок. Потому что в понедельник «эхо» будет. Без него как будто нельзя! Я «эхо» вообще не люблю — там холодным гелем мажут. Хотя это, конечно, лучше, чем лампочку на «гастро» глотать. Так что ладно, проживу.

Потом я посидел на подоконнике у ординаторской. За окном был вечер, двор пустой и неинтересный. Был бы Серый, или Толик, или Пашка, или еще кто из наших — пошли бы сейчас в наш коридор.

Он из старого корпуса в новый ведет — на четвертом этаже. Мы туда бегали еще когда малышней были. Машины смотреть. Но вообще там классное место. Вечером никого нет, тихо так. Можно вполне считать этот переход отдельным от больницы. Никто не разговаривает, не смотрит телек, не стонет, не бегает со шприцами… Хорошо там.

Эх, были бы Серый, или Толик, или Пашка…

А, один пойду! Все равно делать нечего.

И пошел.

На подоконник залез и сижу смотрю. Третье окно — самое классное. Там трамвайную остановку видно и магазин чуть-чуть. Можно сколько угодно смотреть, все время новые люди приходят. Сначала я на остановку смотрел и думал, как бы здорово было, если бы вдруг сейчас мама приехала. Или бабушка. Или тетя Катя. Они бы тогда сначала остановку с другой стороны обошли бы, потому что там лужа большая, а потом пошли бы вдоль забора и…

Но тут мне как-то грустно стало, и я стал на магазин смотреть. Люди входили и выходили. Многие просто с сумками выходили, и это было неинтересно. А другие в руках хлеб несли. Или кефир. Или банку с огурчиками какими-нибудь. Хорошо им! Захотят — хлеб купят, захотят — огурчики. Я вообще-то огурчики из банки не очень люблю. Я больше помидорчики из банки люблю. Только они в этом магазине, наверное, не продавались. Ну и пусть, я бы и огурчики купил. И хлеб, и кефир, и…

Тут я вдруг шаги услышал. На лесенке в наш коридор. Там лесенка такая смешная, три ступеньки. Они железные, поэтому шаги хорошо слышно.

И тут в наш коридор какой-то такой… стриженый вошел. В синих «трениках» и красной куртке. Малышня совсем — как Серый говорит, «четвертый класс — штаны на вырост».

— Тебе чего тут? — говорю.

— Ничего.

— А раз ничего, так и вали отсюда, — говорю. — Это наш коридор.

Молчит, сопит только. Я его ни разу не видел. Наверно, он вообще с пятого этажа. «Пятачок» несчастный.