Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда

Я стал показывать свои журналы. Зорька удивлялась, что я хорошо знаю географию, а я видел, что Иргашой помнит разные острова и государства лучше меня. Она перевёртывала страницы и преспокойно говорила:

— Канарские острова! У берегов Северной Африки. Гонолулу. Тут Амалия Ирхард, знаменитая лётчица, утонула. Сан-Марино. Самое маленькое государство… Непал…

— Какая же девочка умная! — хвалила её Галя.

Когда попадались картинки с осьминогами, питоном и уродливыми людьми, Гоша старался поскорее перевернуть страницу. Но Зорьке страшные картины больше всего нравились. Она закрывала Гоше ладошкой глаза, а сама любовалась огромным питоном. Сидели мы недолго — раздался звонок. Надо было возвращаться в детдом.

На прощание я попросил Галю:

— Навещай меня почаще. Приходи каждую неделю.

И она обещала не забывать меня.

В ту ночь я лежал в большой спальне, уставленной кроватями, под большим стёганым одеялом, у окна. Ваня попросил Садыкова дать нам кровати рядом. Но Ваня уже спал. И другие ребята спали. Гоша говорил во сне. А мне не спалось. Большая луна стояла низко над двором, и мне казалось, что её можно было достать с неба рукой. Я глядел на луну, думал про Ленинград, вспоминал маму, рассказывал ей про детдом. И незаметно уснул.

Через месяц я освоился с новой жизнью. В детдоме мне нравилось, и я уже привык, что всё тут делалось по звонку.

Электрические звонки были не только в классах, в спальне, но даже во дворе. В семь часов раздавался первый звонок, и он будил весь детдом.

— Подъём! — кричали ребята.

Мы убирали спальни, умывались и шли в столовую. После завтрака — в клуб. Там, на сборе, нам читали известия с фронта, а перед сбором Садыков всегда перекалывал на карте ленточку с красными флажками. Я старался поскорее кончить завтрак, чтобы успеть до сбора помочь Садковый у карты. Теперь я нисколько не боялся его. Садыков был строгий и вспыльчивый, но зато очень весёлый и справедливый. Он целый день проводил в детдоме, даже спал в спальне у старших мальчиков. Он никогда не отказывался переменить книгу, выдать футбольный мяч или объяснить военную новость.

Особенно мы сдружились, когда Садыков убедился, что я хорошо разбираюсь в разных фронтовых делах.

После завтрака и сбора полчаса, до начала уроков, у нас были свободные. В это время в Коканде передавали из Москвы последние известия. Газеты приходили сюда лишь на пятый день. А тогда никто не мог дождаться утра, когда из Москвы диктор Левитан своим густым, ясным голосом начинал читать сводку с фронта. Она называлась: «От Советского Информбюро».

— Слушали «От Советского Информбюро»? — спрашивали мы друг друга. — Что передавали? Какой сегодня город взяли?

И вот я упросил Садыкова отпускать меня на площадь. Там стоял громкоговоритель, и народ собирался к нему по утрам слушать Москву. Осип Петрович не сразу согласился. Когда же Садыков поручился за меня, дал слово, что я не буду опаздывать на уроки, уступил. Я каждый день бегал на площадь, слушал радио, записывал города, где шли бои, приносил свою сводку Садковый. Я, конечно, гордился тем, что раньше всех в детдоме узнаю военные новости. И правда никогда не опаздывал.

Иногда Садыков сам торопил меня.

— Шпарь, Юлька, — говорил он. — Как там дела под Керчью? Только скоро. Есть?

— Есть! — отвечал я.

Чтобы сократить путь, я всегда перелезал через забор, бежал двориком Ульмасай-апа, соседки Иргашой. Она обычно сидела на пороге дома и вышивала тюбетейки. Я кричал ей: «Якши месис!» — доброго здоровья! Она кивала головой, улыбалась мне.

На площади стоял столб с огромным красным рупором наверху.

Я садился на бетонный мостик, под которым журчала вода, и вместе с другими ждал, когда начнётся передача.

Когда включали Москву, вся площадь бывала полна народу. Все сразу переставали говорить, лишь только в рупоре начинал стучать маятник больших часов. Потом нежные серебряные молоточки отбивали часы, и густой голос диктора говорил на всю площадь:

— Внимание. Говорит Москва. Московское время шесть часов. Начинаем утреннюю передачу последних известий.

Музыка играла боевой марш. И тот же голос отчётливо начинал:

— От Советского Информбюро…

Однажды — это случилось ещё в те дни, когда немцы были близко от Москвы, — настало время передачи, а из рупора неслись одни хрипы и взвизгивания. Я с тревогой глядел на громкоговоритель. Мне стало страшно. Казалось, я слышу, как летает по московским улицам снежный, ледяной ветер. В Москве была ещё ночь. Там ещё не рассвело. Почему радио молчит? Может, над Москвой идёт воздушный бой? Все в бомбоубежищах… А на крышах — зенитчики, на чердаках — посты противопожарные. Небо изрезано лучами прожекторов, и в этой сетке мечутся фашистские самолёты. «Юнкерсы», «Мессершмитты»… Я ждал — вот раздастся грохот, разорвётся фугаска…

Но вместо грохота из рупора послышалось:

— Говорит Ленинград…

Голос был такой далёкий и приглушённый, точно он прилетел с поля боя, вырвался из засады. Потом в рупоре загрохотало, завизжало.

Рядом со мной на мостике сидел бородатый старик с палкой.

— Ленинград! — сказал я ему. — Слышали? Ленинград.

В рупоре слышались вой и визг. Старик ударил палкой по земле и крикнул:

— Ленинград, родина моя! Гитлер ему мешает. Гитлер говорить не даёт!

Я вскочил и сжал кулаки. Фашисты нарочно пускали радиоволны, чтобы наш Ленинград не мог подать голос из блокады. Мне хотелось залезть в горло рупора и рубить немецкие радиоволны, как ядовитых змей. Но из рупора опять вырвались суровые приглушённые слова:

— Мужество… всё население… баррикады… самоотверженно… Город-герой…

У меня в горле застрял ком. Но визг и приглушённый голос — всё стихло. Настала тишина. В тихом рупоре серебряные молоточки отбили часы. Грянул, как всегда, боевой марш, и голос Левитана сказал:

— От Советского… Информ… бюро…

Я рассеянно вынул карандаш и бумагу. Мне казалось, я на крыльях огромной птицы слетал в Ленинград и только что вернулся оттуда. Диктор кончил сводку. Народ понемногу расходился с площади. Мы со стариком всё стояли у столба с рупором. Тут тишина, журчат арыки. Синее небо над головой. На улицах в плоских корзинах, как на блюдах, уже продают букетики крупных фиалок. А в Ленинграде воздушные тревоги… Город-герой удерживает врага.

— Ты, внучек, тоже наш, ленинградский? — спросил старик.