Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда

— Вот это и есть голова арыка, — сказал мне Гриша. — Постой, что-то неладно… Так и есть! Фашину прорвало. Вниз пошли!

По реке плыли прутья, сучки. Я видел, что река размывает крайний плетень.

Мы спустились к реке. Гриша снял сапоги, закатал брюки, вошёл в воду.

— Ломай ветки! — крикнул он. — Давай их сюда!

Я начал ломать зелёный кустарник и бросать ветки Грише. Он быстро совал их в плетень, будто штопал его. Наконец мы починили дыру, и Гриша вылез на берег.

— Эти плетни — фашины, — сказал он, — дадут нам с тобой жару. Только и следи за ними. Вечно река размывает их. Видишь, какая она бешеная? А фашины должны быть в исправности. Они, как узда на ретивом коне, бег замедляют и воду в реке скапливают.

Я приставал к Грише с расспросами.

— Канал этот, я уже говорил тебе, называют головой арыка, — объяснял Гриша. — По нему вода из реки в долину стекает. А ворота…

Тут Гриша взглянул на небо. Солнце садилось за гору.

— Сейчас ты поймёшь, для чего они поставлены. Пора нам долину поливать!

Грядка камней отгораживала от реки бухту. Ворота канала, как лодка к причалу, были привязаны канатом к столбу.

— За работу, помощничек! — сказал Гриша.

Мы принялись разбирать каменную гряду, выбрасывать камни на берег, и от этого вода поднималась в бухте всё выше.

Гриша отвязал канат от столба. Вода начала открывать ворота, распахнула их, хлынула в арык и потекла по жёлобу в долину.

— Понял теперь, зачем ворота? — спросил Гриша. — Это шлюз маленький.

— Замечательный шлюз! Мировой!

— Что ты, он уже сто лет тут стоит! Допотопный. Эту долину перед войной решили больше не засевать. Тут хотели настоящую плотину строить. Война проклятая помешала… А сейчас пришлось и за эту долину взяться! Сам знаешь, сколько народу теперь Узбекистан кормит, сколько сюда съехалось. Да и фронту отсюда эшелонами продовольствие отправляют. Вот и пригодился наш старик канал!

А мне допотопный старик канал нравился!

Мы постояли, посмотрели, как бежала пенистая вода и превращалась в канале в спокойную прозрачную. А потом поднялись на площадку, к дому.

За домом была бахча. Там лежали на земле ярко-жёлтые, зелёные и полосатые дыни. Кожура у всех была покрыта серыми жилками, будто на дыни надели плетёные сумки-авоськи.

— Проголодался? — спросил Гриша. — Сейчас ужинать будем.

Он выбрал жёлтую дыню, у которой стебелёк весь высох и лежал на земле, как верёвочка. Разрезал её пополам. Дыня была сладкая, душистая и такая мягкая, как сливочное масло. Мы уселись на порог дома и начали есть дыню ложками и закусывали кукурузными лепёшками.

Только теперь я почувствовал, что очень устал. Ложка дрожала у меня в руках, а лепёшку я ломал с таким трудом, будто это была целая буханка.

Я вспомнил про наш лагерь. Что там делается?

Встал, подошёл к краю площадки, поглядел вниз и крикнул:

— Гриша, мы правда вдвоём всю долину полили!

Коричневая сетка, которая покрывала долину, превратилась в серебристую. Это всюду, по всем арыкам, текла вода. Гриша подошёл ко мне, постоял и сказал:

— Спать пора! Довольно любоваться. Завтра в четыре утра вставать надо — закрывать ворота. Спать иди.

Я улёгся в доме на кошме, закрыл глаза, а передо мной всё стояли фашины, железные ворота… Всю ночь напролёт, будто наяву, я таскал камни, ломал ветки. Под утро я несколько раз вскакивал С постели — боялся проспать. Здесь огороды поливают только ночью, а каждое утро надо закрывать ворота — от дневного полива урожай можно испортить.

Всё-таки утром Гриша сам разбудил меня, когда солнце только вылезло из-за серого утёса. В долине была ещё ночь, а горы были синие.

Жёлто-красное солнце перед рассветом было похоже на луну или громадный электрический фонарь. Но оно на глазах светлело, делалось золотым… И вдруг в долине и на горе сразу наступило солнечное утро.

Так я увидал первый рассвет в горах. Много раз потом я любовался им, а мне всегда казалось, что я вижу его впервые — такой он необыкновенный.

Нравилась мне жизнь на горе.

Мы вставали раньше солнца. Вместо чая Гриша срывал на бахче холодную дыню, покрытую бисеринками росы. Он резал её поперёк круглыми, как баранки, дольками. Мы заедали дыню лепёшками и после завтрака принимались за работу.

Сперва мы валили в бухту камни, отгораживая канал от реки. Потом Гриша закрывал ворота, привязывал канаты к столбам, а меня посылал вниз проверять берега арыка.

С кетменем я спускался по берегу арыка до самого подножия горы.

Я любил эти утренние путешествия. Жёлоб — головной арык — был вырублен в камнях, проходил через песчаник. Я шёл вдоль берега, перепрыгивал с камня на камень, пробирался по краю ущелья, держась за ветки кустарников, останавливался возле маленьких водопадов и ключей.

Везде ли целы берега?

Иногда вода размывала песчаные края канала. Я закладывал их камнями. Иногда камень скатывался с горы и загораживал путь воде. Если обваливались большие камни, я звал на помощь Гришу.

На мой крик часто отзывались собаки, которые охраняли колхозные стада. Овцы паслись на соседних горах. Воздух тут такой прозрачный, что видно на далёкое расстояние. Я смотрел на стада, которые передвигались медленно, будто серые тучи, по зелёным склонам горы. Иногда я видел, как собаки, почуяв чужого, стремглав катились под гору, словно чёрные камни срывались с вершин.

Хотя от соседней горы нас отделяла глубокая пропасть, мне всегда становилось страшно. Гриша предупреждал меня, что пастушечьи собаки тут невероятно злые, даже хозяин не может унять их, когда к стаду приближается незнакомый человек.

— Во время моих путешествий я иногда садился отдохнуть на валун. Внизу, в долине, работали на полях ребята, и мне казалось, я узнаю среди них Зорьку, Иргашой.

Скучают они обо мне? А Славка, наверное, завидует. И правда, я живу выше всех. Всё вижу. А ребятам только наш огонёк в окне виден да костёр по вечерам, когда мы с Гришей готовим ужин.

О чём только не говорим мы за ужином!

— А вдруг, Гриша, вода ночью прорвёт все фашины и ворота унесёт? Что мы делать будем?

— Не унесёт! Ты разве не знаешь, что я здешний, родом из Ферганы? — говорил Гриша. — У меня отец был водяной техник. Я с малых лет с ним по горам бродил, арыки чинил… И ворота ставил.

Оказалось, у нас с Гришей была похожая жизнь. Его отца тоже убили на белофинской войне. А мама ещё раньше умерла. Мой Гриша был круглый сирота. Он всё умел делать сам, давно жил самостоятельно. Он научил меня стряпать по-узбекски. На камнях, возле дома, стоял у нас чёрный казан. В казане, бывало, шипит бараний жир, жарятся кусочки кукурузного теста с морковью. Я подбрасываю под казан хворост, прошлогоднюю траву, и поэтому от дыма пахнет травами и цветами. Огонь трещит, заглатывает сучки, а я слушаю Гришины рассказы.