Виктор Мануйлов - Я, мой брат Лёха и мотоцикл

– А я знаю, – сказал папа. – Эта яма образовалась не от бомбы, а от дождя. Дождь шёл-шёл, вода текла-текла, нашла себе дырочку, и образовалась промоина. В эту промоину вода песок и унесла. Вот откуда яма.

– Точно! – сказал я. – Там дырочка и есть. Я в неё ногу совал – вот такая глубокая! – показал я руками, но при этом подумал, что я ведь не руками её мерил, а ногой, а в машине ногой никак не покажешь, и мне могут не поверить.

И тогда я решил пояснить, что яма глубиной по самое моё колено и даже глубже. Но не успел я открыть рта, как в моей голове что-то клац-клац:

Вот что получилось у меня в моей голове. Может, не совсем складно, но всё равно стихи. Только я про них никому не сказал, потому что… не знаю, почему. И про глубину промоины – тоже. Может, она даже глубже, чем моя нога.

Тут мы остановились на переезде перед красным сигналом светофора. Все стали смотреть на светофор, чтобы не пропустить зеленый. И я тоже смотрел, но, несмотря на это, в моей голове опять клац-клац-клац:

Я даже чуть-чуть подпрыгнул от радости, но не слишком высоко, потому что в машине высоко не подпрыгнешь. И подумал, что хорошо бы придумать что-то ещё удивительное. Я нахмурил лоб изо всех сил, но ничего удивительного не придумывалось и не придумывалось, – даже когда я почесал в затылке, – так что я решил, что и не придумается. Но тут опять клац-клац – и стало придумываться само собой:

И тогда в моей голове что-то как запищит, как засвистит, точно птичка какая. И мне захотелось то ли запеть что-нибудь весёлое, то ли побежать куда-нибудь, то ли полететь – так вдруг стало хорошо и радостно. Но машина катила по шоссе, и уже показался наш дачный посёлок. И я заспешил, потому что в машине особенно хорошо получается придумывать стихи, а дома, на стуле, не получается.

Надо ещё про то, подумал я, как Лёха, очнувшись от шока, попросил есть. Но про это долго никак не получалось и не получалось. Уже мы свернули с шоссе на дорогу в наш поселок, а оно все не получалось и не получалось. Я уж подумал, что и не получится, но оно все-таки получилось, и опять совершенно неожиданно:

Фу! До чего же трудно придумывать стихи. Интересно, где Пушкин лучше всего их придумывал: на лежанке или в санках? Ведь машин тогда не было. Я думаю, что в санках даже удобнее, чем в машине: лежишь себе на сене и придумываешь. Поэтому Пушкин и напридумывал так много всяких стихов. В том числе и про Балду, и про Золотого петушка, и про дядьку Черномора. Вы думаете, откуда я про них знаю? А вот оттуда: дедушка Витя мне их читал перед сном, чтобы я лучше спал, когда я и разговаривать-то еще не умел. Может, поэтому и приходят мне в голову всякие стихи сами собой, что дедушка читал мне Пушкина. Особенно часто про лукоморье, где зеленый дуб с ученым котом. Я нашего Кузьку пробовал сделать ученым котом, но из этого ничего не вышло. И ничего, кроме мяу, он говорить так и не научился.

Тут мама сказала папе:

– Саш, может, мы с Алексеем не поедем на гонки? Всё-таки он так упал… А вы поедите вдвоём с Юрой?..

– Нет, я тоже поеду! – закричал Лёха. – Ну и что, что упал? Ничего страшного. Я и раньше падал. А с Петровичем как мы упадали давно-давно! Во как мы с ним здорово упадали! Только без этого… как его?.. без шока.

– Завтра посмотрим, – сказал папа.

Но Лёха смотреть завтра не хотел и сказал, что тогда он сам убежит на гонки: встанет рано и убежит.

– Хотел бы я посмотреть, как ты убежишь, – сказал я, пытаясь вспомнить, что насочинял до этого. Но в голову лезло совсем другое, то есть новое:

– Не выдумывай, – сказала мама строгим голосом и строго же посмотрела сперва на Лёху, потом на меня.

А я подумал, что она мне сказала таким строгим голосом, чтобы я не выдумывал стихи. И сказал:

– Да я не виноват: они сами в голову лезут.

– Кто лезет? – спросила мама и посмотрела на меня.

Но тут Лёха взял и дрыгнул ногой по моей ноге.

Я хотел дать ему сдачу, но передумал: всё-таки это он летел вверх тормашками через голову, катился в овраг и был в шоке, и это я обещал, что никогда-никогда не буду драться. Хотя он и не слышал этого. А стихи… А стихов я ещё напридумываю целую кучу.

К тому месту, где должны состояться гонки, мы приехали задолго до начала, потому что встали очень-очень рано, а ехали не очень долго. Но рядом с трассой уже собралось столько машин и всякого народа, что мы еле-еле отыскали для себя отдельное свободное место. А машины всё подъезжали и подъезжали. Двери хлопали, из машин вылезали дяди, тёти, мальчишки и даже девчонки. Среди них было много наших знакомых, которые и раньше гонялись вместе с нами. И были чемпионы, которые имеют собственных тренеров. А мы с Лёхой всё сами и сами. То есть с папой и мамой. Это потому, что мы в десятке или даже в двадцатке.

Лёха тут же побежал к мальчишкам, со всеми, даже с дядями и тётями, здоровался за руку, будто большой, и скоро целая ватага малышни шныряла среди машин, разглядывала мотики, толкалась, кричала, визжала и путалась под ногами у взрослых.

А я не толкался и не путался, потому что я не малышня. Я подошел к новенькому мотику, который только что выгрузили из соседней машины, и стал его рассматривать. Выбрался из машины и его хозяин, Димка Краюхин, один из лидеров сезона. Димка на год с лишним старше меня, медлительный такой и солидный, как его папа, только без папиного толстого живота. У Димки собственный тренер, который всё делает вместо Димкиного папы, потому что у его папы целая фирма и даже собственная мотокроссовая трасса, чтобы Димка стал чемпионом.

– Как, нравится? – спросил Димка.

– Класс! – сказал я. – А сколько стоит?

– Сколько твоих два. Вот сколько! – похвастался Димка. И добавил: – У меня ещё один есть, только другой. Он на твердый грунт приспособлен. Тянет, как зверь! А приёмистость! Знаешь какая у него приёмистость?

– Не-а, не знаю, – честно признался я.

– С места сразу сто! – выпалил Димка Краюхин и покраснел.

– Врешь!

– Чтоб мне провалиться на этом месте! – покраснел Димка ещё сильнее. – Мой тренер сказал, что с такими мотиками можно и Европу выиграть.