Генрих Книжник - Петька

— А гладкие такие. Небось сыто живёте, пьёте сладко, воду не носите, навоз не возите, хлеб не робите. Ходить и то незачем: метро возит. Почиркал день карандашом — и домой, телевизор смотреть.

— Не скажи, бабка Марья, — вступила в разговор молодая женщина. — Небось в Москве и худые есть. Его к нам такого специально прислали для наглядной агитации.

— Для какой агитации? — испугался Петька.

— А как на плакате: «Ешьте сосиски молочные, они самые сочные».

Девчонка прыснула. Бабки тоже засмеялись. Петька растерялся: взрослые так не разговаривали с ним. Они или спрашивали деловито-снисходительно, сколько ему лет и в каком классе он учится, или с непонятным оживлением удивлялись, как он вырос. И всегда добавляли, что он молодец, как будто рост и возраст были большой его заслугой. Здесь же над ним обидно смеялись. Петька оглянулся на Борьку, но тот рылся в сумке и, похоже, не обращал внимания. Защиты неоткуда было ждать. Петька почувствовал, что он сейчас разревётся и опозорится на всю деревню навсегда. Это он чётко понял: реветь ни за что нельзя. Эх, если бы сейчас оказаться вдруг дома, уж он бы устроил рёв! Петька поскорее отвернулся, потому что глаза налились уже слезами и всё вокруг стало расплываться и дрожать. Он стал смотреть в землю, чтобы слёзы не перелились через край.

— Чего к мальцу пристали? — услышал он вдруг. — Для языков ваших кудрявых он сюда приехал, что ли? Своих всех перечистили, сорочье племя? Соскучились? А ты чего, парень, молчишь? Скажи им: «Не я толстый, а вы, грабли тощие, настоящей красоты не понимаете!» Ну!

У Петьки разом высохли слёзы. Он повернулся и увидел, что молодой мужчина смотрит на него весёлыми глазами и ждёт.

— Разве можно? — ужаснулся он. — Они же взрослые.

— Ну и что? Взрослые, да глупые.

— Всё равно нельзя, — убеждённо сказал Петька. — Мама говорит, что взрослым грубить нельзя.

— А если я тебе, к примеру, уши сейчас нарву? За просто так? Неужто стерпишь, не обругаешь даже?

— Нет, — тихо ответил Петька.

— Ну и дурак, — сказал мужик и отвернулся.

— Чему, Мишка, ребёнка учишь? — сказала молодая женщина. — Парень, видать, тихий, уважительный, а ты его плохому учишь. Чтобы безобразничал да старших не уважал.

Она хотела ещё что-то добавить, но её уже никто не слушал, потому что девчонка увидела машину, и все стали вставать и строиться в очередь.

Это была не просто машина. Это была целая будка на колёсах с окном сбоку и дверью сзади. Через всю будку шла белая надпись: «Автолавка» — и ещё что-то помельче, но Петька не успел прочитать. Машина съехала с дороги на поляну и резко затормозила у самой очереди. Бабки шарахнулись и закричали, замахали руками на рыжего парня, который вылез из кабины.

— Дорогие вы мои! Как же я соскучился по вас, век бы вас не видать! — запричитал он тоненьким голосом, обходя машину, и Петьке вдруг стало весело и интересно. — Спешил я к вам, спешил, чуть машину не забыл, — продолжал парень, открывая заднюю дверь и залезая внутрь. — Торопился, бежал, чуть товар не растерял!.. — донеслось уже из машины.

— Ты растеряешь, — засмеялись бабки. — Скорее найдёшь.

Окно в лавке распахнулось изнутри, откинулся прилавок, и появился парень: в белом халате, в синем берете, очень важный, с весами и гирями.

— Покупайте, граждане, покупайте! Домой несите — не теряйте. Деньги тащите, без них — не взыщите, — говорил он, а руки его быстро двигались, доставая хлеб, насыпая сахар в глубокую тарелку, разрезая пополам толстый красный круг сыра, выкладывая на прилавок какие-то коробки, банки и пузырьки. Он то и дело скрывался в глубине лавки и появлялся с новыми предметами. Но вот он замер у прилавка и важно сказал: — Прошу!

Первой от лавки пошла девчонка, мотая отставленной рукой и покосившись под тяжестью сумки. Она даже приседала чуть-чуть на одну ногу при каждом шаге. Потом отошла молодая тётка, тоже с тяжёлой сумкой. Бабки долго перебирали какую-то материю, откладывали, снова брали, прикладывали друг к другу.

— Мамочки! Это же не телевизор! Нельзя весь день смотреть. Понравилось — спроси цену и лезь за деньгами. Не понравилось — отложи тихонько в сторонку и посоветуй подруге, — всплёскивал над ними руками парень.

Бабки смеялись, но не торопились. Наконец они отошли и встали в стороне, продолжая прикладывать к себе какую-то тёмно-синюю с цветочками ткань.

Очередь была деда с Мишкой. Они стали подавать пустые бутылки парню. Он ловко хватал их по четыре сразу и кланялся куда-то вглубь лавки. Потом пощёлкал маленькими счётами, выложил на прилавок четыре буханки хлеба, три оранжевых пачки сигарет, какие-то консервы и сказал: «С вас четыре восемьдесят восемь. А прокладок для картера нет, обещают, в следующий раз привезу». Мишка кинул на прилавок деньги и, забрав покупки, пошёл вместе с дедом от машины.

— Нам с ним пять буханок, — начал Борька и протянул в окно деньги. — И ещё печенья два кило. Конфет вон тех, с пальмой, триста грамм. Чаю три пачки. Кильки пять банок. Ниток белых и чёрных по три катушки и по катушке синих и красных. Иголок пачку. Ну и всё как будто.

Пока Борька говорил, парень молча слушал, наклонив голову набок. Потом кивнул и серьёзно сказал:

— Что-то больно много сегодня берёшь. Этот, что ли, поможет? — и подмигнул Петьке.

Намёк на Петькину толщину был очень понятный, но почему-то необидный. Петька засмеялся, и сейчас же парень ответил ему улыбкой.

— Ты чей? — спросил он.

— Тёти Ксении московский племянник.

— Гостевать, значит. А сильно дразнятся?

— Сильно, — вздохнул Петька. Разговаривать с парнем было легко и просто.

— Ничего, похудеешь. Опять же сильным будешь. Из толстых часто силачи вырастают, штангисты. Только тренироваться надо. Купи гантели, хочешь привезу?

— Хочу!

— Договорились. Только у тётки денег выпроси: четыре рубля. Долго пробудешь-то?

— Наверное, до конца лета. А денег попрошу, может, тётя даст.

— Тётка Ксения-то? Она даст. Скажи ей, что Толик посоветовал. Ихнего Антона я дружок, в школе вместе учились. Он потом дальше учиться пошёл, а я сюда. Ну пока, мальцы. Ехать пора.

Сумку они несли вдвоём. Так было совсем не тяжело. Иногда Петька напрягал руку, приподнимая сумку, и представлял, как он накачивает гантелями силу, как жир заменяется мышцами, силы становится всё больше, и вот уже малыши просят заступиться, старшеклассники начинают разговаривать с ним уважительно, а очкастый этот, вежливый, и рта не смеет раскрыть. Папа будет с интересом расспрашивать, как там на тренировках, много ли сегодня поднято тяжестей и нравится ли ему, Петьке, тренер. Мама будет переживать, когда он усталый будет приходить с тренировок и рассказывать знакомым, какая это трудная вещь, тяжёлая атлетика. Пускай Митька Волков гоняет свою шайбу. Подумаешь, хоккеист!.. Штангист возьмёт хоккеиста — р-раз! — и всё. А Митька будет визжать: «Пусти, Петя, не буду больше, пусти, пожалуйста!» Тогда можно будет и отпустить… А как быть со взрослыми? Если какой-нибудь взрослый и впрямь уши ни за что надерёт? Нет, взрослым нельзя давать сдачи. А если он тебя правильно за уши, тогда что, спасибо сказать? А кто решает, правильно или неправильно? Тоже взрослые. Но они, бывает, думают по-разному. Мама говорит, что училка физкультуры неправильно мне тройки с минусом ставит, но, если честно признаться, тройки, даже с минусом, правильные… Нет, лучше не думать об этом.