Генрих Книжник - Петька

— К чёрту! — взревел Петька и отшвырнул удочку.

— Чего орёшь? — покосился Борька. — Рыбу распугаешь.

Возле него лежали уже три рыбки, и последняя, величиной почти с новый карандаш, ещё прыгала.

— К чёрту твою рыбную ловлю! Дал мне паршивую удочку и ещё спрашивает! Сам лови!

— Я не давал, ты сам выбрал. Этой удочкой батя ловит. Ты когда её взял, я думал, ты хорошо ловишь, на глубину её закинешь, на крупную рыбу. А ты вон как, не умеешь совсем.

— Умею! Только не такой дурацкой удочкой.

— Сам больно умный, — миролюбиво ответил Борька, — возьми мою, если хочешь.

— Давай. Больше тебя наловлю.

Борька отдал удочку и сломал себе в ивняке недлинный тонкий прут. Отвязав леску от большой удочки, он привязал ее к пруту, а лишнее намотал на два специально оставленных на пруте сучка. Получилась небольшая аккуратная удочка. Борька пристроился с ней на прежнем месте.

Пока Борька возился, Петька с интересом следил за ним. «Здорово у него получается, — подумал он. — Ещё бы, деревенский. Всю жизнь этим занимается. В Москве, наверное, совсем бы ничего не смог. Испугался бы: «Петя, покажи, Петя, научи!» А я здесь быстро научусь. А чего это рыба никак не клюёт? — вспомнил вдруг он и повернулся к поплавку. — Надо посмотреть, может, уже попалась какая-нибудь?» — подумал он и потянул удочку. Из воды вылез грузик, потянулась вверх леска, потом появился голый крючок.

— А червяк где? — удивился Петька.

— Уплыл, — усмехнулся Борька. — Смотреть надо было. Рыба клевала, а ты зевал.

— Клевала?! — обрадовался Петька. — Ну теперь не упущу!

Он насадил на крючок нового червяка и довольно прилично закинул его в воду. Не успел он сесть, как поплавок дрогнул. Петька дёрнул удочку. В воздух взлетела рыбка, затанцевала на крючке — Петька чувствовал её живую тяжесть — и вдруг упала обратно в воду. Удочка сразу стала обидно лёгкой. Петька растерянно посмотрел на пустой крючок, а потом перевёл глаза на Борьку.

— Рано подсёк, — объяснил Борька. — Подождал бы хоть второй поклёвки, чтобы глубже заглотала.

Петьке захотелось бросить удочку и уйти. У него даже глаза налились слезами. Он поскорее наклонился над банкой с червями и долго копался в ней, пока слёзы не впитались обратно в глаза и банка не перестала дрожать и расплываться. «Пока не поймаю — не уйду!» — решил он.

Рыба больше не хотела клевать. Борька вытаскивал уже шестую, и Петька чувствовал, что ненавидит его всей душой. «Ишь, расселся, — злился он, коротко взглядывая на Борькино сосредоточенное лицо. — Дать бы ему по шее, чтобы в воду свалился. Или чтобы кошка всю рыбу утащила. Дурацкие эти рыбы: у Борьки клюют, а у меня не клюют!

— Тащи! — крикнул вдруг Борька, и Петька, ничего не успев сообразить, дёрнул.

Рыба, описав в воздухе дугу, шлёпнулась на песок и замерла. Бросив удочку, Петька рванулся к ней и застыл. Рыба лежала на песке, раздувая жабры, и была такая красивая, что Петьке снова захотелось плакать. Он осторожно тронул её пальцем, и она запрыгала, переворачиваясь с боку на бок, теряя красоту и блеск под налипающим песком.

— Здоровая, — сказал Борька за его спиной. — Повезло.

Петька поднял глаза на Борьку и засмеялся.

— Зато у тебя уже шесть, — сказал он.

«Отличный парень Борька, — думал Петька, сидя снова с удочкой. — В Москве бы такого. И Нюська у него хорошая: сидит себе, играет, не заплакала ни разу. Поймать бы сейчас ещё, чтобы столько же, сколько у Борьки, но покрупнее, как моя. Или совсем большую, как в магазине продают. Принёс бы я её домой, а эту свою отдал бы Борьке. Тётя удивилась бы: «Смотри, Василий, Петя-то у нас рыболов!» Потом зажарила бы, а я бы её съел. Не всю, конечно. Угостил бы и тётю, и дядю Василия, и Серого. И маме с папой бы написал. Только почему-то больше не ловится».

Рыба не ловилась. Солнце припекало сильнее, ветерок, освежавший тело, стих. «Пора бы кончать, — подумал Петька. — Ещё немного посижу, ещё до одной рыбки — и всё. Борька же сидит». Как раз в этот момент Борька встал, потянулся и стал собирать в кучу разбросанные на песке вещи. Потом поднял и отряхнул Нюську и насадил рыбок на тонкий ивовый прутик. Петькину вместе со своими.

— Пошли, — скомандовал он.

— Куда пошли?

— Домой. Мамка скоро обедать придёт.

— Не пойду. Ещё поймать надо.

— Ну сиди тогда. Домой пойдёшь — захвати удочки. А я Нюську понесу. Есть хочу.

— Мои тоже обедать придут.

— Должны. Они все сейчас на ближних участках работают, вот и ходят домой обедать.

Возвращаться одному Петьке не хотелось, и он быстро собрался. Борька уже стоял, держа Нюську за руку. Когда они пошли, Петька спросил:

— Может, оставим удочки здесь? Чего их таскать взад-вперёд. Спрячем в кусты получше, а когда придём опять ловить — достанем.

— Можно, — согласился Борька. — Только до воскресенья надо будет принести. Отец в выходной рыбалить собирался.

— Так ему же удобнее, сюда нести не придётся.

— Нет, он далеко ездит, на Монаховы озёра, километров за тридцать отсюда. С вечера уезжает.

— Обязательно принесём, Борька. Мы с тобой завтра же придём сюда рыбу ловить. В крайнем случае — послезавтра.

— Ладно. Держи Нюську, я спрячу.

Петька взял Нюську за тёплую ручку, и они вдвоём стали смотреть, как Борька лезет с удочками в большой и густой ивовый куст, как шевелятся ветки на том месте, где он устанавливает удочки, как выскакивают из куста и кричат мелкие птички. Нюська вдруг завозилась и задёргала Петькину руку. Петька наклонился к ней и спросил добрым голосом:

— Нюся, ты хочешь чего-нибудь?

— Хочу, — громко сказала Нюська. — Писать хочу. Ой! Очень хочу!

— Борька! — заорал Петька, бросив Нюськину руку. — Давай сюда. Скорее!

— Иду. Что случилось? — встревожено отозвался Борька, и шевеление в кусте быстро двинулось обратно.

— Ой, ой! — затанцевала Нюська на одном месте, вдруг замерла, расставив ножки, глядя круглыми остановившимися глазами на выскочившего из куста Борьку, и заревела. Когда испуганный Борька разобрался в положении, он разозлился:

— Ты что, дурак толстый, посадить её не мог? Стирай вот теперь трусы, а я её помою. Если теперь на обед не успеем — получишь.

— Сам получишь, — сказал Петька, но больше для порядка, так как чувствовал свою вину. Взяв Нюськины трусы двумя пальцами за сухое место, он с берега осторожно положил их на воду и стал слегка мотать ими туда-сюда.

— Песку наберёшь! — крикнул Борька. — Не бойся ножки замочить. Разуйся!

Петька молча разулся и медленно зашёл в воду. Скачала она показалась ему холодной, но ноги быстро привыкли, и стало хорошо. Он бросил трусы в воду возле себя и стал смотреть, как они медленно тонут, ложатся на песок. Чистое и светлое дно было только у берега, а поглубже появлялись водоросли. Они были рыжевато-зелёные, таинственные и всё время шевелили листьями в воде: вправо-влево. Петька знал, что шевелятся они из-за течения, но почему-то всё равно стало боязно, и он перевёл взгляд обратно на мелководье. Здесь из весёлого светло-жёлтого песка торчали камушки. К некоторым из них вели длинные канавки, как царапины. Петька вдруг догадался, что это ракушки, живые ракушки, а царапины на песке — следы их медленного движения, и удивился своему открытию. Он уставился на ракушку — может быть, удастся увидеть, как она ползёт, — но не дождался. Откуда-то набежала стайка мальков и закружилась возле его голых ног. Вдруг мальки метнулись в сторону и пропали, а из тени выплыла рыбка покрупнее. Она подошла к Петькиной ступне, постояла, ткнулась носом в палец — Петька застыл, чтобы не спугнуть её, — потом отошла к Нюськиным трусам и вдруг метнулась вверх. По воде пошли слабые круги и исчезли, а потом снова набежали откуда-то со стороны. Петька, не шевелясь, повёл глазами и увидел быстрых жучков на длинных ломких ногах, бесшумными толчками скользящих по воде. Потом он увидел корни, нависшие над водой, жучки скрылись под ними, увидел траву и кусты над корнями, над всем этим — лес, а ещё выше — небо. Тишина и покой, казалось, лились из него на землю, и Петька подумал, что в Москве он никогда не видел такого неба.