Виктор Кава - Трое и весна

Хорошо, что приехали из района и увезли Шевро, а то неизвестно, что было бы… Оказалось, что он, — бродяга, как перекати-поле, блуждал по свету, где подзаработает, где стянет, вот так и жил.

На память о тех неприятных днях остались у Михайлы патлы, а ещё пристало противное слово «кореш», как смола к подошве.

Надевая пиджак, Славка ещё раз взглянул на брата. До чего же бравый, стройный, лицо бодрое, глаза пристальные и добрые. Наверно, и не вспоминает о Шевро: Должно быть, правильно их там в армии учат: ни в одном письме не написал «кореш», письма присылает такие сердечные: «Добрый день, родные, дорогие мои мама и братик Слава!.. У меня все хорошо, служба идёт нормально». А в конце письма: «Берегите себя! Целую! Ваш сын и брат Михайла». Славке до того приятно и радостно было читать вслух эти письма, что у него сердце замирало. А мама хоть и улыбалась, но глаза всё равно влажные были:

— Ой, разве же на границе может быть все нормально? На то и граница. Пишет так, чтобы нас не волновать.

Славка с укоризной смотрит на мать:

— Мы же условились с Михайлой, когда он шёл в армию, что будем писать друг другу чистую правду. Разве в наших письмах есть хоть капелька вранья! Даже когда я с хлопцами подерусь — и то напишу. А тебе все кажется…

Правда, иногда, когда они вслух читают сдержанные письма брата, Славе в душу закрадывается сомнение: человек на границе служит, там, наверно, каждый день что-нибудь интересное случается, мог бы и описать. Но Славка, тут же объяснял сам себе — наверно, не обо всем можно писать в письмах, даже родным.

Ох, голова садовая! Опять размечтался. Солнце уже резво покатилось к закату, спряталось за высокий тополь в конце двора, только тоненькие лучи пробиваются сквозь листву, а ему нужно успеть и погулять, и утят и кур накормить и загнать на насест. Ой, о пескарях совсем забыл!

Толкнул наружную дверь и чуть не сбил с ног почтальона, тётку Марию. Извинился, распахнув дверь в сени: входите, мол, всегда рады дорогим гостям. И улыбнулся широко и приветливо, обрадовался: не иначе, письмо от Михайлы!

Тётка Мария почему-то тихо поздоровалась, медленно вошла в хату. Внимательно огляделась, будто впервые сюда попала, спросила с напряжением:

— А матери дома нет?

— Нет. Уехала в Косинку к своей сестре, она заболела, — ответил Славка, не сводя глаз с сумки почтальона, — скорее вынимайте письмо!

А она и не думает опускать руку в сумку.

Славка насторожился. Что сегодня с тёткой Марией? То, бывало, когда несёт письмо от Михайлы, то с улицы кричит, подняв конверт над головой. Иногда остаётся послушать, что пишет Михайла, — кому неинтересно, что на границе делается! А сейчас неохотно вошла в хату, к сумке даже не прикоснулась…

У Славки заныло сердце. Неужели что-то случилось? Но он тут же прогнал от себя недобрую мысль. Наверно, тётка Мария пришла пожаловаться на своего мужа дядьку Дмитра, раз про мать спросила. Не со Славкой же толковать.

— Вот что, тётя Мария, — сказал Славка без обиняков, — не ходите вокруг да около, а говорите сразу, зачем пришли. Некогда мне, нужно успеть пескарей наловить матери на уху. Может, денег хотите у нас одолжить, думаете, что отец из Тюмени пачку червонцев прислал? Жди от него! А мама последнюю десятку отослала Михайле…

Тётка Мария при упоминании о Михайле быстро глянула на Славку и отвела глаза. Спросила негромко:

— Мать-то завтра вечером вернётся? Так я к тому времени загляну к вам.

Пока она говорила это, её рука, наверно по привычке, опустилась в сумку и достала серый листок. Славка сразу же определил — телеграмма. Прилип к ней взглядом. От кого телеграмма? Отец ни разу с тех пор, как три года назад поехал на заработки в Сибирь, не прислал телеграммы, письма писал изредка, все сокрушался, что никаких денег не может подсобрать. И Михайла только письма писал…

Славка выхватил телеграмму, тётка Мария не успела даже глазом моргнуть. Взгляд мгновенно пробежал по строке: «Приезжайте Бородянск проведать вашего сына тчк госпиталь улица Ворошилова 6 тчк врач Соколов».

Тётка Мария дёрнулась вперёд, чтобы забрать телеграмму, однако поняла: поздно, Славка прочитал её. Горестно покачала головой, села на лавку и глазами, полными сочувствия, смотрела на побледневшего Славку.

А в его голове сплошная сумятица!

«Почему Михайла в городе, а не на границе? Почему в госпитале?»

И вдруг точно молния сверкнула, даже глаза зажмурил.

«Так его же ранило… Где-то задерживал нарушителя…»

Тётка Мария притянула Славку к себе, обняла, погладила по взлохмаченным волосам, сказала ласково:

— Ты не переживай так. Может, заболел, просто недалеко от нас оказался в госпитале, вот и захотел повидать. Он же очень соскучился по родным. Успокойся.

А у самой слезы из глаз, как горох, катятся по щекам.

У Славки из её слов задержалось в памяти только одно — «очень». Он вздрогнул. Наверно, сильно ранили брата. Иначе он сам написал бы, что в госпитале. Письмо из Бородянска всего два дня идёт. А тут — телеграмма от брата, и не сам послал, а доктор.

Тётка Мария между тем утёрла слезы и попыталась улыбнуться.

— Перестань трястись, не мучай себя заранее. Ничего страшного не произошло. Пойдём ко мне, переночуешь у нас, с моим Васей, посмотрите телевизор, а завтра с матерью поедете в город. В три часа чернобаевский автобус идёт. Вот увидишь, все обойдётся…

Славка вырвался из её рук, хрипло сказал:

— Спасибо, тётя Мария, я дома останусь. Надо же кур и утят накормить, приготовить на завтра поесть. Мать не успеет порог переступить, в город надо будет собираться.

Тётка Мария ушла, а он на несколько минут застыл посреди хаты. Казалось, кто-то сразу взвалил ему на плечи тяжёлый камень. Даже в груди стеснило. Собрался с духом, передёрнул плечами. Нужно не раскисать, а готовиться к дальней дороге, что-то приготовить, без гостинца не поедешь. Хорошо бы ухи… Но уже поздно бежать за пескарями. Пока разговаривал с тёткой Марией, солнце скатилось за горизонт, не порыбачишь. Пирожков напечь? Михайла очень любит пирожки с маком. Не сумеет. Их соседка, тётя Мотря, всю жизнь печёт пирожки, и все равно получаются они у неё и не очень вкусные, и некрасивые. Это мама как вынет из печи противень — ахнешь: пирожки маленькие, поджаристые, душистые… И все равно надо сбегать к тётке Мотре, попросить её испечь пирожков. Какие уж получатся, лишь бы домашние. Забрался на печь, достал котомку с маком, присел на лежанке.

«Разве доктор стал бы посылать телеграмму, если бы Михайле не было очень худо? Бросил бы письмо в ящик — и вся недолга. Доктору пришлось же на почту идти, а почта, должно быть, и у них далеко, наверное в центре… Значит, доктор хотел, чтобы мы немедленно приехали. А я тут язык чешу с тёткой Марией, к тётке Мотре собрался бежать, пирожки затеял… Ехать, немедленно ехать в город!»