Виктор Кава - Трое и весна

Это лишь сначала лениво. А потом, когда из-под рыжей коры ржавчины блеснул светлый металл, мои руки невольно задвигались быстрее.

К вечеру я был весь перепачкан ржавчиной и красной кирпичной пылью. Но настроение моё улучшилось. Что ни говори — блестит велосипед, хотя и без шин, без движения — одним словом, пока ещё только остов…

Этой ночью мне ничего не, снилось. Только утром померещилось, даже разбудило преждевременно, будто мать брезгливо держит двумя пальцами мои брюки и грозно спрашивает: «А это ещё что такое? Ну, подожди, с сегодняшнего дня ты у меня в одних трусах будешь бегать…»

От этого неприятного обещания я и проснулся. Глянул на стул — пусто… Нет брюк!

Неужели сон сбылся? Дёрнулся, но тут же вспомнил — я ведь оставил брюки в сенях, чтоб мать не увидела их.

Стекла уже белели, словно заклеенные бумагой. Но солнца не было — или ещё не выглянуло, или тонуло в белёсых тучах. Наверно, тонуло. Вон берёзка под окном кланяется утреннему ветру, и отца с матерью в хате не видно.

Я снова закрыл глаза, но сон покинул меня, поскольку в хлеве стоял пока ещё немощный велосипед.

Спицы, шины, краска, звонок… Где я на них денег наберусь? Есть всего рубль, а одни шины стоят, наверное, не меньше пяти. А что, если во втулке, в руле, в каретке все ржавчина поела?.. Пока не проверю, покоя мне не будет, кого-кого, а себя я знал хорошо.

— Ого, раненько! — встретила меня во дворе мать. — Не на косовицу ли?

— Да нет, — осторожно ответил я и юркнул в хлев.

Уже выволок из хлева велосипед и поставил его в кукурузе, когда послышался тот же насмешливый голос:

— Ага! Вот что тебя с петухами подняло!

И не успел я оглянуться, как мать исчезла. Странно…

Но сейчас мне было не до раздумий над её поведением.

С натугой я раскручивал гайки возле втулки, и руки мои дрожали. Если втулка не годится, велосипед можно тут же выбрасывать… Снял контргайку, торопливо вывинтил тормоз… И из моей груди вырвался такой вздох облегчения, что поросёнок за стеной хлева с удовольствием хрюкнул.

Чернеет на подшипниках, на роликах, на всех деталях загустевший солидол.

Кинулся к каретке, к передней втулке. Тоже целые, неповреждённые. Солидол надёжно прикрыл их, защитил от влаги.

А взялся за руль — не повернуть. Значит, здесь непорядок. Разобрал — точно. Гнезда для подшипников ещё можно почистить, но сами подшипники пропали, изгрызенные ржавчиной…

Уже и работы не было, а я все мял брюками мышиный горошек за хлевом. Солнце же, как назло, просто прикипело к небу. Хоть набрасывай на него верёвку и тяни, будто упрямого козлёнка, за горизонт.

Ничего плохого солнце мне не сделало. Но на мои брюки при солнечном свете страшно было глянуть. Осел на них и старый тёмный солидол, смытый керосином с подшипников, и новый, жёлтый, который я нанёс тонким слоем на все детали, а заодно и на брюки. Ещё немного добавилось ржавчины на штанины. Но больше всего на серых брюках было черных коробящихся пятен. Потому что я не поленился, сбегал к малярам, наводившим лоск в школе на парты, и выпросил у них чёрной краски и ненужную им кисть.

Какое это наслаждение — красить! Щёточка неслышно скользит, краска ровным слоем покрывает все царапины, неровности. Я так разохотился, что покрасил даже ободки и педали. Опомнился у руля — чтоб чернел людям на смех?

Наслаждение прошло, а пятна на брюках остались. И когда я смотрел испуганными глазами на свои разноцветные брюки, у меня дрожали ресницы. А что уж говорить о матери?.. Стыда не оберёшься, когда в её руках затрепещет лозина…

Солнце все же зашло за горизонт, но темнота не торопилась окутать землю. Пришлось скинуть брюки за хлевом, прижать кирпичом, чтобы внезапный ветер не вынес их на улицу. И так идти ужинать. А для матери был приготовлен вполне надёжный ответ: «Кто же моет ноги в брюках?»

После счастливо пережитого вечера я подумал и завёл велосипед в сени. Ещё куры в сарае испачкают.

Хотя устал и весь испереживался, но спать мне не хотелось. Одна за другой лезли в голову мысли.

С краской повезло: налёг на ноги и добыл. А шины, спицы и все другое ногами не добудешь. Тут одна дорога — в раймаг…

А с утра начались чудеса. Во-первых, я нашёл брюки, вытряхнутые и немного почищенные, возле себя на стуле. Пожав плечами, я мигом вскочил в штанины и направился в сени. Вынес на ощупь свой велосипед и даже растерялся: на руле висели свежепахнущие резиной шины, а в шинах — припорошённые тальком новёхонькие камеры…

«Кто же достал это? Кто? — обалдело вертел я головой. — Неужели отец или мать?..»

В обед, с трудом оторвавшись от туго накачанных шин, я неохотно поплёлся к столу. И тут осенила меня хитрая идея. Сейчас я их выведу на чистую воду.

— Тату, — невинно обратился я к отцу, — а сколько стоят шины к велосипеду?

Отец покосился на меня, и в его глазах загорелась весёлая искорка, но тут же и погасла.

— Кто его знает, — равнодушно ответил отец, потянувшись рукой к газете, — я в велосипедных делах тёмный.

Ну и пусть… пусть скрывают. Лишь бы утренние чудеса повторялись, ведь мне ещё многого не хватает!..

На следующий день я нашёл в кобуре для ключей велоаптечку. И окончательно поверил в то, что в воскресенье с форсом выеду со двора, разогнав удивлённых кур, которые пока не видели в нашем дворе ни одной машины.

Однако на этом и кончились чудеса. Мне пришлось ради насоса, спиц и подшипников лишиться складного ножичка, целого мотка киноплёнки и ещё всякой всячины.

Зато в субботу, под вечер, велосипед был готов. Даже звонок слепяще поблёскивал на руле.

Как я ждал воскресенья! До мелочей представлял его: и в безоблачном небе яркое солнце, от которого сияет звонок, руль, тускло отсвечивает рама, и ровную, утрамбованную до блеска дорогу и бесшумный свой лёт по ней, лёт, от которого красная рубашка пузырём надувается на спине…

Кажется, и глаз не сомкнул той ночью. Разве что перед утром.

Подхватился, словно меня укололи, и быстрей к окну. И ничего не понял.

Как, почему, зачем?

По небу плыли целые скирды тяжёлых серых туч. Нельзя было даже определить, где солнце. И из этих ненавистных туч сыпался мелкий дождь. Наверное, ещё с ночи сыпался, потому что люди ходили, прижимаясь к плетням, а посреди улицы радостно хлопали крыльями утки.

Неужели все воскресенье придётся просидеть дома?..

А в будний день разве толком покажешь свой, велосипед?

Глянув с сожалением на новые черные брюки, на красную праздничную рубашку, я оделся в старенькое (конечно, не, в то, в чем делал ремонт) и неторопливо вышел во двор.

Ну и ветер — порывистый, пронизывающий. Ишь как рябит лужи…

Ну и пусть! Пусть ветер, гроза! Пусть хоть землетрясение! Все равно испытаю!

И испытал. Правда, хлопцев и девчат по дороге встретилось немного, и мне, промчаться с шиком не удалось, так как грязь чавкала под колёсами, бросала велосипед из стороны в сторону.