Ульф Старк - Петтер и поросята-бунтари

— А теперь постарайся помалкивать, — сказал ему Стаффан.

— Хрю! — сказал Последний-из-Могикан.

— И ни пуха тебе, ни пера, — сказал я.

— Хрю-хрю! — сказал он, что в переводе должно было означать «К чёрту!».

И вот, значит, отправились мы на выставку. Ева, Лотта и Бродяга присоединились к нам по дороге. Ева утром звонила Оскару в больницу. Оказалось, что ему уже гораздо лучше. Он сказал, что сразу почувствовал себя лучше, когда узнал, что «Поросята-бунтари» атаковали сейф. Он выразил надежду, что Последний-из-Могикан будет иметь на выставке большой успех.

Мы, как милая семейка на воскресной прогулке, неторопливо вышагивали по улице с детской колясочкой. Кто же мог знать что в колясочке лежит переодетый поросёнок и потеет на солнцепёке?

Ветер со стороны сверкающего озера трепал флаги у входа в парк. Мы заплатили за вход и оказались в толчее, на выставке. Возле павильона духовой оркестр наигрывал марш, а в перерывах музыканты попивали пиво. Выставка собак привлекла множество посетителей. Больше чем всегда — из-за солнечной погоды и забастовки. Голубой красовался в светлом костюме с ярким галстуком (без дырок) и с тёмными от пота подмышками. Он не отходил от площадки, огороженной канатом на колышках. Там стояли два стула — для судьи и секретаря.

Собак, конечно, тут всяких хватало, всех пород и мастей. Тощие щёголи-борзые считали друг у друга рёбра. Нервный француз-бульдог отошёл в сторонку, уступая голосу природы. Аристократ Овчар Магнус фон дер Лай обсуждал свои награды с пожилым сенбернаром Габриелем де Лосьоном, но тот всё как-то больше ворчал и брюзжал, утверждая, что в его время всё было иначе, мол, измельчало поколение. Мол, кого только нынче не тащат на выставки. Щенок нынче пошёл грубый, неотёсанный какой-то. К их обществу присоединился доберман-пинчер и рыкнул в знак согласия. Он вот лично получил военное образование по специальности «пограничная служба» на собачьей площадке в Соллефтео, а отец его, так тот обучался у самого Эйнара Эдстрёма, крупнейшего знатока военного собаководства, и — положа лапу на сердце — нынче все распустились, сукины дети, никакой дисциплины, никакого патриотизма. «И не говорите, — проворчал Овчар, родословная которого висела в рамочке под стеклом в некоем роскошном поместье Сёдерманланда. — Нынче о чистоте расы и думать забыли, а надо бы, надо бы поберечь благородные, сильные, умные породы — венец творенья».

В сторонке, под тополем, несколько пуделих обсуждали причёски, болтали о путешествиях по Франции, о знакомствах и визитах. Они явно распускали хвосты перед догом Голубого, но тот на них и глазом не повёл, а хладнокровно прошёлся вокруг огороженной площадки, поднимая лапу чуть не у каждого колышка.

Вообще-то, собаки рассуждали, может, и не совсем так или совсем даже не так. Это наш Бродяга так переводил собачьи разговоры на доступный нам язык. И мы просто за животы держались.

Голубой для начала произнёс нудную речь о том, какая честь для нашего Дальбу, что здесь имеет место столь значительное событие, как это важно, что такое множество собак самых разных профессий собрались вместе, в общем — чушь собачья. Будто так уж приятно было смотреть на это сборище тявкающих и гавкающих псов. Но все стали ему аплодировать, а собаки охорашивались, вообразив, будто хлопают им.

Пока шла вся эта собачья говорильня, к нашей компании подошёл близорукий дядя Янссон. Он нагнулся над колясочкой, где лежал и пыхтел в своей панамке Последний-из-Могикан.

— Ах, какая прелесть! — сказал дядя Янссон и ласково похлопал Последнего-из-Могикан по мордашке. — И как же зовут эту чудную крошку?

— Последний-из-Могикан, — не подумавши, ляпнул Стаффан.

— Полина-Анна? — сказал дядя Янссон. Он среди шума не расслышал. — Хорошее имя.

Он снова похлопал Последнего-из-Могикан по мордашке. На этот раз поросёнок не выдержал и хрюкнул.

— Что ты говоришь? — переспросил дядя Янссон. — Очень, очень славная девчушка. И прехорошенькая. Вылитая мама.

Он поклонился Еве и скрылся в толпе, а мы просто полегли от хохота. Мы никак не могли остановиться. Так всегда бывает: уж если смешинка в рот попала — всё, хочешь перестать, и не можешь.

— Значит, я на хрюшку смахиваю, — сказала Ева и попробовала похрюкать.

— Очень похоже получается, — сказала Лотта.

И вот, значит, выставка открылась. Собак подводили к судье, и он каждой заглядывал в пасть, смотрел, какая у неё форма черепа, как она держит хвост, осматривал шерсть, лапы, глаза. Свои соображения он аккуратно записывал в тетрадку. «Папы» и «мамы», по-моему, при этом очень нервничали.

Одна за другой выходили всё новые собаки. Их выкрикивали по именам. Каких только имён тут не было! Одно другого чуднее. И со всякими там приставками. Например, «фон Гоген-Мюллер», или «де ла Патриция Сельская». Была тут даже «Принцесса Турандот». Шпицы, колли, спаниели, овчарки, терьеры, фокстерьеры, скотчтерьеры, сенбернары, мопсы, сеттеры, пойнтеры, борзые, доги, болонки, боксёры, и ещё какие-то породы, про каких я вообще раньше не слыхивал, с важным видом проходили перед столиком судьи. Это, кажется, называлось у них «выводка собак».

Казалось, конца не будет этому собачьему шествию.

Наконец начались испытания по выучке. У меня прямо всё оборвалось внутри, когда после всяких там собачьих имён объявили: «Последний-из-Могикан д'Альбу!» Должны были выйти восемь собак и один поросёнок; хотя, конечно, кто мог знать, что «Последний-из-Могикан д'Альбу» — это поросёнок.

Последний-из-Могикан шёл девятым. Самым последним. Это Стаффан вытащил такую бумажку, на которой была написана цифра девять.

Не знаю, как проходят такие вот испытания в других местах, но здесь всех сначала проверяли на послушание. Хозяин или там хозяйка должны были сначала пройтись со своей собакой. Судья смотрел, как собака умеет ходить у ноги хозяина. Потом проверяли, как собака выполняет команды «Сидеть!», «Лежать!» и разные другие. Потом она должна была бежать за какой-нибудь там вещью, которую швыряли куда подальше. Потом она должна была разыскивать человека, который куда-нибудь прятался, притворившись раненым.

А под конец она ещё должна была бежать по специальной дорожке, перепрыгивать через поставленные там козлы, через канавы с водой и взбираться на прислонённую к заборчику лестницу.

Когда до Голубого дошло, что Последний-из-Могикан тоже будет выступать, он весь побагровел от злости. Чтобы эта проклятая свинья, натворившая столько бед, участвовала в соревнованиях наряду с его чистопородным догом Бисмарком! Ну, знаете, это уж слишком!

Он подошёл к судье и стал размахивать руками и чего-то там орать.

Вокруг нас стал собираться народ, и скоро собралась целая толпа. Мы уже вызволили нашего Могиканина из коляски и стащили с него эти дурацкие тряпки. Теперь он красовался в чём мать родила, хитро поглядывал своими свиными глазками на хохочущую публику. По-моему, такое внимание толпы его нисколечко не смущало.