Ричмал Кромптон - Этот Вильям!

Как под гипнозом, мистер Саммерс последовал за ними наверх. Они вошли в ванную и осторожно выглянули наружу. Скамейка у стены исчезла. Мистер Пислейк переставил ее к розарию и срезал с кустов увядшие цветы.

— Мы не сможем спуститься без скамейки, — сказал Вильям. — Он повернулся к мистеру Саммерсу: — Уж вы-то наверняка не сможете.

— Полагаю, что не смогу, — сказал мистер Саммерс.

На него нашло состояние транса, как если бы он оказался в столь далекой от реальности ситуации, что оставалось только слепо ей подчиняться.

Раздался стук в парадную дверь, затем послышались шаги через холл и звук открываемой двери.

— Аманда! — в возгласе мистера Пислейка прозвучали и радость, и страдание.

— Не поможешь ли нести центрифугу, Альберт? — раздался чистый звучный голос.

— Да, дорогая, — убитым голосом отозвался мистер Пислейк.

Они пошли к машине.

— Быстрее! — сказал Вильям. — Вниз и через черный ход!

Они были уже внизу, когда опять раздался чистый и звучный голос: «Принеси какую-нибудь коробку для кастрюль, Альберт», — и послышались поспешные шаги по направлению к дому.

— Быстро! Сюда! — сказал Вильям, отворяя дверь в чулан под лестницей. Втроем они еле там поместились. Вильяму приходилось уже несколько раз укрываться в чуланах, и этот был самым маленьким из всех. К тому же он был забит щетками, кистями и другим домашним инвентарем. Вильям с неодобрением огляделся.

— Не продохнуть, — сказал он с возмущением.

Над дверью была небольшая полочка. Вильям осторожно поставил на нее банку с краской и приложил ухо к замочной скважине.

— Ничего через нее не увидишь, — прошептал он, — можно только слушать!

Было слышно, что через холл тащат что-то тяжелое… потом шаги туда-сюда… потом голос Аманды.

— Кажется, это все подарки, Альберт. В машине уже не осталось места для мешка с картошкой. Я пришлю его потом с посыльным. Спасибо за заботу, но я редко ем картошку. Я обнаружила, что она плохо влияет на умственные способности. Ну, мне пора идти.

— Присядем в гостиной, отдохни хоть немножко, — взмолился мистер Пислейк.

— Ну хорошо, — с неохотой согласилась Аманда.

Наступила непродолжительная тишина, прерванная криком: «Альберт!»

Сдавленный возглас мистера Пислейка утонул в повторном крике: «О, Альберт).» — голос Аманды звенел от восторга: «О, Альберт, это восхитительно! Как современно ! Это фовизм! Чистый фовизм! Как я тебя недооценивала, Альберт! Вижу, что я прервала тебя, надо еще кое-что завершить. Но совсем чуть-чуть, Альберт, умоляю!

В этой незаконченности как раз и кроется совершенство. В этом суть примитивизма. А я-то считала тебя заурядным, думала, что в тебе нет жизненной энергии! Она есть!»

— Ты хочешь… ты хочешь сказать, что не будешь расторгать помолвку? — нерешительно спросил мистер Пислейк.

— Альберт! Теперь, когда я узнала, какой ты на самом деле, когда я обнаружила в тебе такую жизненную энергию! Теперь-то я знаю… — Она шаловливо засмеялась. — И каким бы ты ни казался с виду скучным, с этого дня я всегда буду знать настоящего Альберта. Давай отнесем подарки обратно в машину, дорогой. Они теперь будут значить для меня так много. А сейчас, к сожалению, я должна спешить. Мне надо быть на собрании ОБТИЖ.

— О-обтиж? — с запинкой произнес мистер Пислейк.

— Общество по борьбе с традиционным в искусстве и жизни, дорогой. Я состою в его комитете и уже опаздываю… Я должна сообщить им о твоей новой концепции дизайна.

Затем было слышно, как центрифугу, кастрюли и другие предметы стали носить обратно в машину.

Мистер Саммерс впервые за все время заговорил.

— Не скажете ли вы мне, что все это значит, а? — спросил он тихо.

— Мы хотели избавить вас от душевного расстройства, — сказал Вильям.

— Вы говорили, что вам скучно в этом доме, — сказал Джинджер.

— Мы хотели привнести немного цвета в вашу жизнь, это ваши слова.

— Из-за вертолета.

— Из-за двух вертолетов. За десять шиллингов мы можем купить два.

— Мы думали, вы тут живете.

— Этот остролист сбил нас с толку.

— Мы хотели, чтобы у вас все было цветное вместо белого.

— Потому что белое вам действовало на нервы.

И тут мистер Саммерс начал смеяться. Сперва это был слабый, какой-то придушенный смех, но по мере того, как до мистера Саммерса доходила суть происшедшего, смех набирал силу.

Мистер Пислейк провожал взглядом машину, пока она не исчезла из виду, а затем вернулся в дом.

Он задержался на пороге гостиной и оглядел ее в полнейшем недоумении.

Потом он обратил внимание на странные звуки, доносившиеся из чулана под лестницей. Он медленно, с опаской подошел к двери и резко распахнул ее. Столь резко, что при этом сам потерял равновесие, и банка с краской слетела с полочки и нахлобучилась ему на голову. Желтые ручейки потекли по его лицу.

Тут уж весь дом прямо-таки затрясся от гомерического смеха мистера Саммерса. И вдруг мистер Пислейк тоже начал смеяться. Он не знал, над чем смеется. Причиной тому, очевидно, было приподнятое настроение, в котором он находился после того, как узнал, что Аманда его не покинет, да и мистер Саммерс очень уж заразительно смеялся.

Вильяма все это уже не интересовало.

— Идем отсюда! — сказал он Джинджеру. — Надо успеть купить вертолеты, пока магазин не закрылся.

Они выбрались из чулана, покинули дом, вышли за калитку. Раскаты смеха доносились и сюда. Тут Джинджер обратил наконец внимание на то, как они оба вымазаны краской.

— Слушай, — сказал он. — Нам ведь дома здорово влетит.

— Ну и пусть, — философски сказал Вильям. — Мы купим вертолеты, и мы вылечили людей от душевного расстройства. Черт! — В его голосе послышалось торжество, и даже походка стала какой-то важной. — Выходит, я классный… опять забыл это слово. Вылечил двоих за один день. Я мог бы прославиться. — Тут он наморщил лоб. — Но все же… все же я не хочу быть… не могу запомнить, как он называется. Лучше стану тем, кто легче называется. Я лучше стану водолазом.

Вильям брел по дороге, засунув руки в карманы, вздымая носками ботинок пыль, хмуро уставившись себе под ноги.

Он возвращался домой после тягостного разговора с директором школы. На Вильяма пожаловался его учитель мистер Френч, и теперь приходилось утешать себя различными фантазиями. Наиболее подходящей была та, в которой директор приходил к нему, дрожа от ужаса, и признавался, что совершил преступление, что полиция ищет его, и просил спрятать в надежном месте. Он умолял простить его за прежнее жестокосердие и помочь.