Александра Бруштейн - Весна

«Эта ласточка несет вам мои поцелуи!»

Иван Константинович пережил этот случай очень тяжело.

Такого глубочайшего равнодушия Тамары к нему и Лене он все-таки не ожидал.

— Да к кому и к чему она не равнодушна, эта девочка? — сказал папа. — Впрочем, нет, я не прав: есть в мире одно существо, которое этот вундеркинд Тамара даже обожает: самое себя, свою особу! Если бы эта графиня-тетка внезапно обеднела, потеряла состояние, дома, дачи, имение, деньги, Тамара бы в тот же день упорхнула от нее…

— «По лазури весело играя…» — произнесла я вспомнившиеся мне слова Катеньки Кандауровой, сказанные несколько лет назад о Тамаре.

— Вот именно «по лазури весело играя»! — подхватил папа мрачно. — Она бы и не оглянулась на то место, где осталась ее обедневшая тетушка. Ни одной слезы не пролила бы над ее бедой… Вундеркинд!

Но вот после напрасных, не выполненных ни разу обещаний Тамара в самом деле приехала этой зимой — последней нашей институтской зимой! — на рождественские каникулы к Ивану Константиновичу и Лене.

Я видела ее только один раз. Мы с мамой взбунтовались и впервые не согласились идти к Ивану Константиновичу для встречи с Тамарой.

— К Ивану Константиновичу всегда рада пойти! — сказала мама с неожиданным, необычным для нее упорством. — А к Тамаре идти не хочу. Если она помнит нас, если хочет увидеться с нами, пусть приходит к нам.

Тамара в самом деле пришла (вероятно, настояли Иван Константинович и Леня). Они пришли все трое, но говорила одна Тамара. Хорошенькая, прелестно одетая, она трещала обо всем, что угодно, трещала без умолку. Никогда я не слыхала такой неумной, пустой болтовни.

— Ты с Лидой Карцевой в одном классе учишься? — спросила я.

— Увы, в одном! — Тамара сделала гримасу. — С ней ведь беда случилась. Вы слышали?

— Нет, не слыхали. А что?

— Романчик завела. Это Лида-то! Скромница, схимница! И с кем, спросите? С учителем нашим, словесником Денисовым. Правда, он красивый, даже, можно сказать, породистый, но все-таки… И можете себе представить, три месяца назад Денисов заболевает, не ходит на свои уроки, ничего о нем не известно… Ну, Лидочка наша, конечно, в грустях! Днем бледна, ночью плачет…

И вдруг случайно она слышит разговор двух наших классных дам между собой, надо ж такое! Одна классная дама говорит: «Почему это Денисов не является на уроки?» — «Денисов? — отвечает другая. — Разве вы не слыхали? У него скоротечная чахотка объявилась, он умирает!» И что бы вы думали? — Тамара обводит нас глазами, словно приберегая к концу самый эффектный номер своего рассказа. — Лида Карцева при всех в рекреационном зале слышит этот разговор о своем драгоценном Денисове и — хлоп в обморок!..

Тамара хохочет.

— А дальше что? — спрашиваю я.

— Чего же еще «дальше»? Ромео помирает, Джульетта лежит в обмороке! — веселится Тамара.

Перевожу глаза на Леню. У него горят уши. Он на меня не смотрит…

В тот же вечер мы с Леней бежим к Лидиной маме — Марии Николаевне Карцевой. Она подтверждает рассказ Тамары:

Лида в самом деле лишилась чувств, услыхав разговор классных дам.

Лида давно не имела никаких известий о Денисове. На уроки он не являлся. Она знала, что он болен, но чем болен, тяжело ли, не знала: тети-романистки не было в Петербурге.

Мария Николаевна телеграфировала тете-поэтессе. Та обо всем разузнала и сообщила: Денисов в самом деле был очень сильно болен — у него был тяжелый катар легких. Тетя-поэтесса восстановила нарушенную переписку между Лидой и Денисовым.

Весной, когда Лида окончит Смольный институт, она и Денисов обвенчаются и поедут на юг — долечивать легкие Алексея Дмитриевича.

— Шельмы-то какие, Лидка и Алексей Дмитриевич! Потихоньку влюбились, обо всем договорились, нам с отцом одно осталось — благословить!

Милая Мария Николаевна! Она остается верной себе. Прелестная, красивая, молодая, глаза мечтательные, а рот — по-детски большой рот девочки-лакомки.

Значит, Лида и Денисов после выпускных экзаменов подадут друг другу руки и войдут в ворота под радугой… Пусть будут счастливы!

Мы идем с Леней домой, Леня очень мрачен. Я не спрашиваю почему…

— Тамарка-то, а? — говорит он с горечью. — Не понравилась она тебе?

Мне очень не хочется отвечать правду. Но ведь иначе — не по правде — мы с Леней друг с другом не говорим.

— Нет, — отвечаю я тихо, — не понравилась.

— Она ведь тоже замуж собирается! — сообщает Леня с какой-то кривой усмешечкой, на которую неприятно смотреть.

— За кого?

— За бульдога. За старого бульдога… У-э-э-э! — Леня делает такую гримасу, словно его тошнит.

— Перестань, Ленька, противно!

— А мне, думаешь, не противно? Она нам с дедушкой фотографическую карточку жениха своего показала. Барон! Такая бульдожина, тьфу!

— Так зачем она? — удивляюсь я.

Леня подражает восторженной интонации Тамары:

— Богач удивительный! Тетушка Евдокия Дионисиевна говорит про него: «Конечно, он не Адонис, но какое богатство!..»

Я молчу.

— Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь? — спрашивает Леня, но уже своим собственным голосом, добрым, чуть насмешливым.

Мы с Леней иногда играем в такую игру: «Хочешь, скажу, о чем ты думаешь?» И ведь очень часто угадываем!

— Хочешь, скажу, о чем ты сейчас думаешь? — настаивает Леня.

— Скажи! — поддразниваю я. — Скажи, давно я глупостей не слыхала!

— Ты думаешь: «Как же так? Лида и Денисов скоро войдут под „ворота радуги“… И Тамара со своим бульдогом — тоже?» Это ты думаешь? Да ведь, ми-и-илая! — вдруг говорит Леня с расстановкой. — Радуга-то ведь отражается и в луже! И в это ее отражение даже легче войти, только, как говорится, ступи ногой — и вошел!

— Нет, Леня, не угадал! Я о другом думала.

— О чем?

— О том, как тебе повезло, что ты с дедушкой остался.

Леня отвечает не сразу.

— А конечно, повезло… — говорит он задумчиво. — Был бы и я такая пустая бутылка, бесструнная балалайка, как Тамара. Но только — надо быть справедливым! — тут не в одном дедушке дело: в друзьях, товарищах, в Александре Степановиче. Да мало ли! В вашей семье — вы же мне как родные! Даже, может быть, в тебе, Шашура… Хотя ты, конечно, личность глуповатая…

Начались экзамены. Письменные.

Мы уже сдали письменный русский. Тема: «Характеристика Бориса Годунова по произведению Пушкина „Борис Годунов“».

Сдали мы уже и письменную арифметику, и письменную геометрию благополучно. Правда, это далось с таким напряжением, что, если рассказать, никто не поверит. Впрочем, рассказывать мы никому не собираемся, все это держится в совершеннейшей тайне, и знают эту тайну всего несколько человек. Для остальных, не посвященных, все должно объясняться тем, что мы очень хорошо проводим помощь отстающим.