Галина Карпенко - Как мы росли

«Обдуряет она тебя, — говорила Клавка, которая всё замечала и с явной неприязнью относилась к Сорокиной. — Зачем ты ей сахар отдаёшь?»

«Да я просто не хочу», — отвечала Леночка.

«Поверила я тебе — сахару не хочешь!.. Любка, зачем у Егоровой сахар выманиваешь?»

Сорокина молчала, но зато так взглядывала на Леночку, что та совсем терялась. А за чаем Леночка отдавала Любе вместе с сахаром половину своей порции хлеба:

«Возьми, пожалуйста».

Вот и сейчас: Люба Сорокина сказала только одно слово, а Леночка уже не улыбается и перестала рассказывать про сад.

— Хочешь, я отломлю тебе тоже веточку? — говорит она Любе.

— Зачем мне прутья! — отвечает Сорокина.

И Леночке становится тоскливо.

Люба Сорокина поглядывает на неё злыми глазами. Леночка замолчала и отошла к своей кровати.

В это время в спальню влетел Федя Перов.

— Егорова! Тебя Михаил Алексеевич зовёт.

Федя еле переводил дух — видно, бежал сломя голову. Он всегда молниеносно выполнял все задания Чапурного.

— Егорову зовёт? — переспросила Сорокина и опять посмотрела на Леночку.

— Егорову, — повторил Федя.

— Зачем он меня зовёт? — удивилась Леночка.

— А я почём знаю! Велел скорее. — И Федя умчался обратно.

— Бежим вместе! — сказала Варя.

И они с Леночкой побежали к Чапурному.

— Мы пришли, — сказала Варя.

— А ты зачем? — спросил Чапурной. — Мне только Лена нужна, у нас с ней серьёзный разговор. Садись, Лена… А ты марш отсюда! Беги, беги…

Варя не побежала, она пошла по коридору и, дойдя до лестницы, села на ступеньку ждать Лену.

Чапурной выдвинул ящик стола и достал письмо:

— Вот, получил от твоего отца. (Леночка побледнела, и внутри у неё стало холодно.) Очень мелко написано, трудно читать, — сказал Михаил Алексеевич, — но мы сейчас постараемся, прочтём.

Чапурной читал медленно, останавливаясь посреди слова. А Леночка слушала, и слова до неё доходили откуда-то издалека-издалека, как будто за Чапурного читал кто-то другой, за стеной комнаты.

В письме было написано:

Уважаемый Михаил Алексеевич!

Узнал Вашу фамилию, имя и отчество через Московский Совет. Обращаюсь к Вам с большой просьбой. В здании, в котором помещается вверенный Вам детский дом, ранее помещался институт благородных девиц. Воспитанницей института была и моя дочь, Елена Александровна. Прошу Вас сообщить мне, что вам известно о её судьбе. Я в данное время нахожусь в штабе Южного фронта, куда и прошу мне писать.

Леночка зарыдала и не могла выговорить ни одного слова.

— Что же ты плачешь? — утешал её Чапурной. — Ведь жив он, жив! Ну, не плачь, жив папанька-то! Он у тебя молодец! Видишь — генерал, а советской власти помогает. Старый человек, а на фронте. За тебя беспокоится… Да не плачь ты, господи!

Чапурной, конечно, знал, что Егорова дочь генерала, ещё с первого дня, как получил списки воспитанниц. Но он не знал, что девочка скрывала, как страшную тайну, бывшее звание своего отца. Но какое это теперь имело значение? «Пусть учатся жить по-новому», — так рассуждал Чапурной.

Леночка долго не могла успокоиться. Наконец она перестала всхлипывать и сидела молча.

— Ну вот, — сказал Чапурной, — мы с тобой завтра ему вместе напишем ответ, запечатаем и отправим. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Леночка.

Когда Леночка вышла в коридор, её встретила Варя:

— Ну что? Почему ты плакала?

И Леночка рассказала всё: и как она раньше мучилась, и как хорошо, что папа написал письмо, и как они с Чапурным будут писать ему завтра ответ.

— Я боялась, — говорила Леночка Варе, — я думала, вы не будете со мной водиться.

— Ну и глупая! Как же это — не водиться? Вот с Любкой теперь никто водиться не будет. Злющая она, всё шипит, как баба-яга.

Леночка сидела с Варей на лестнице и слушала. А Варя ей рассказывала про своего папу:

— Мой папа тоже ушёл на фронт — он был хороший. Мы с ним на санках катались, когда я была маленькая. Он нарочно упадёт в снег и кричит: «Поднимай меня! Поднимай меня!» А я его никак не подниму. Мне жарко станет, а он хохочет. В снежки играли. И сказки он мне рассказывал. Когда стал голод, он мне приносил чего-нибудь сладенького и говорил: «Вот, ворона прислала». Хороший был папка!

— А он был не большевик? — спросила Леночка.

— Как же, — ответила Варя, — конечно, большевик. Разве ты не знаешь? И он, и дядя Миша, и Ленин — все большевики…

Так проговорили бы девочки до вечера, да их разыскала неугомонная Клавка.

— Оксана Григорьевна гулять с нами пойдёт! Бегите скорее одеваться! — крикнула Клавка и помчалась дальше созывать ребят на прогулку.

Ребята надели глубокие институтские калоши. В этих калошах можно было ходить даже по лужам — ничего, не промокнешь. Оксане Григорьевне тоже калоши нашлись впору.

Чапурной глядел на ребят и говорил с досадой:

— Одеть бы их надо как полагается! А то нескладные они у нас: не то дети, не то старушки божьи.

Вид у ребят был в самом деле удивительный: институтские жакеты с буфами, на головах башлыки и на каждой руке по муфточке вместо перчаток.

— Ничего, лишь бы было тепло, а вид — ерунда, — отвечала Оксана Григорьевна. — Будет время — оденем по-другому, а сейчас и так хорошо. Что поделаешь! Гулять нужно: воздух — это тоже питание.

Оксана Григорьевна шла с ребятами по парку.

— Ну-ка, остановитесь! — сказала она. — Зажмурьтесь, а носы поднимите к солнышку. Чувствуете, как греет?

Ребята, зажмурившись, подняли лица к солнцу.

И в эту тихую минутку из-за угла послышалась вдруг громкая и нестройная музыка.

На площадь вышла колонна. Впереди шёл оркестр, двое рабочих несли плакат. За ними с винтовками шагали красноармейцы: кто в пальто, кто в шинели. Были и женщины, тоже с винтовками на плечах. Ребята побежали по дороге.

— Петя! Петя! — вдруг закричала Люська.

В колонне шёл старший Люськин брат, а сбоку, еле успевая за красноармейцами, спешила Люськина тётка; в руках у неё был какой-то узелок. Наверно, собрала что-нибудь Петьке на фронт, а он не взял.

Варя тоже увидела Петю и стала ему махать рукой. Петька шёл серьёзный; поглядел на них один раз — и хватит. На плече у него, как и у других, — винтовка. Одет он в свою рабочую куртку, только на голове вместо фуражки солдатская шапка с пришитой матерчатой красной звёздочкой.

Оркестр умолк, было только слышно, как шагали красноармейцы по талой мостовой, и их шаги сливались в один большой шаг.

запел сначала один голос, потом подхватили остальные. Эта песня была суровой правдой: люди шли в бой за новую жизнь. Их не страшила опасность, они были готовы к любым испытаниям за власть Советов.