Евгений Ельчин - Сталинский нос

Малыш заплакал, наверно, испугался. Тетя Лариса стала его укачивать. Я на ноги вскочил — малыша пощекотать, чтобы его успокоить.

— Не плачь, — говорю. — Вот вырастешь, будешь при коммунизме жить.

Тетя Лариса отпрянула и малыша от меня в сторону, наверно, не хочет, чтобы я его щекотал. Тут как раз ее муж подоспел.

— Ты чего, парень? — говорит. — Чего хочешь? До беды нас довести?

— Мне бы только до утра, — объясняю. — Товарищ Сталин утром разберется, и папу выпустят.

— Какой тебе товарищ Сталин? — Он башкой замотал и засмеялся каким-то нехорошим смехом. — Ты, парень, того, рехнулся?

— Ничего смешного. Мне завтра в пионеры вступать, а папа…

— Забудь ты про отца. Он теперь враг народа. Не понимаешь, что ли? Детей врагов народа в пионеры не берут.

Тетя что-то тихонько ему на ухо, но я не расслышал, малыш уж больно громко расплакался. Муж тут совсем рассердился и давай шикать: «Ш-ш-ш», только непонятно, на кого он шикает, на малыша или на тетю Ларису, потому что они теперь оба плачут.

— Не шикайте на них, — говорю. — Не надо.

А он на меня злобно так смотрит и в грудь мне пальцем тычет:

— А ну, давай отсюда. Нечего трудящимся нервы мотать.

И хлопнул дверью.

Я на дверь посмотрел, ну, думаю, ничего себе. И вниз по лестнице. Почти до первого этажа добежал, слышу, наверху дверь открывается. Это, конечно, тетя Лариса. Я как знал, что она за мной побежит. Все-таки папина сестра. Жду, пока спустится. Идет. Крепко меня обняла, прижала к себе. Лицом она очень на папу похожа. Только папа, конечно, никогда не плачет.

— Твой муж ошибается, — говорю. — Какой папа враг народа? Ты же знаешь.

Она кивает, гладит меня по голове, а может, растрепанные волосы приглаживает, непонятно.

— Если мы тебя возьмем, нас тоже арестовать могут, понимаешь? А у нас маленький. Нельзя нам никак. Ты меня, Сашка, прости.

Тут она мне в руку что-то сует и наверх торопится. Деньги. И на том спасибо, деньги всегда пригодятся. Посмотрел, а на ладони копейки. Ну ничего, утром хоть на трамвай до школы хватит.

В подвале тетиного дома я нашел пачку старых газет. Страницы с портретом товарища Сталина я отложил в сторонку, чтобы не попортить, а из остальных сделал себе постель под трубами отопления. Тут, в подвале, совсем неплохо, даже уютно.

Лежу, думаю про тетю Ларису. Когда же я ее в последний раз видел? Она еще за этого дядьку замуж не вышла. Папа отвел меня к ней, потому что мама заболела и ее надо было везти в больницу. Я у тети Ларисы прожил целых два дня. Даже в школу не ходил. А когда папа за мной приехал, он сказал, что мама в больнице умерла. Я заплакал, тетя Лариса меня обняла, а папе сказала: «Вид у тебя какой-то виноватый». Он не ответил, просто забрал меня домой. Потом, наверно, были похороны. Только меня на них не взяли. Не знаю почему, надо бы папу спросить.

Над головой тихо булькает и шипит. Это вода идет по трубам. В какой-то квартире патефон завели. Обычно я только революционные марши слушаю, но эта песня ничего, мне нравится, нежная такая и красивая. А почему тетя Лариса сказала, что у папы был виноватый вид? Непонятно. Папа был грустный, это точно. Я думаю, он себя казнил за то, что маму не спас. Он хоть и не доктор, но все равно. Привык за все отвечать.

Я с головой прикрылся газетами и представляю себе завтрашний день. Завтра все наладится. Завтра товарищ Сталин освободит папу. Завтра меня примут в пионеры. Во сне вижу пионерскую линейку и папу вижу. Он улыбается и повязывает мне на шею красный галстук.

Если бы дворник утром лед колоть не взялся, я бы спал и спал. Дворник этот меня разбудил. Он не знал, конечно, что я сплю в подвале. Ну и давай ломом по льду. Я проснулся. Вижу, уже светает. Может быть, даже опаздываю.

Молнией наверх по ступенькам, во двор мимо дворника и на улицу. А на тротуарах граждан, ни пройти ни проехать! Кто на работу спешит, кто в очередях толкается, а кто пытается в трамвай втиснуться. Я бегу. На углу из громкоговорителя запели:

Эту песню в 8 утра поют, значит, точно, опаздываю в школу. Оглянулся, вижу, трамвай отходит. А трамвай-то от мороза весь белый, окна заиндевели, повсюду сосульки висят. Я за ним, а он ход набирает, скрежещет по рельсам, искры летят. Не знаю как, но догнал я трамвай, вспрыгнул на подножку. Граждан в трамвае столько, что внутрь не протиснуться. Повис на подножке. Трамвай вдруг затрясло, он рванул и полетел все быстрее и быстрее, улица вниз пошла. Москва вихрем мимо летит, мелькает, аж в глазах зарябило. Холодище — ужас, и по лицу ледяным ветром лупит, но почему-то очень приятно. После всего, что ночью случилось, эта сумасшедшая гонка — одно удовольствие. Я даже вслух засмеялся.

В школьном дворе ребята играют в снежки. Разбились на две команды и пуляют друг по другу. Я сам в снежки играть люблю. У меня рука твердая. Все знают, что мне уже три награды дали за стрельбу в тире, поэтому, как игра в снежки начинается, меня все хотят в свою команду. Даже командиром. Я команду выбрал, присоединился. Снег хороший, липкий, снежки так и свистят. Битва идет. Скоро моя команда переходит в атаку, и точно бы мы врага побили, если бы не Вовка Собакин. Ему, конечно, все испортить надо. Ни с того ни с сего как заорет: «Берегись, Американец!» — и с разбегу мне в спину, да так, что мы оба летим в сугроб. Вот ведь идиот какой.

Он меня Американцем зовет из-за мамы. Папа мне строго-настрого велел никому ни слова, а я ему сболтнул. Собакин был моим лучшим другом, ну я и не сдержался. Зря, конечно.

— Убери лапы, дурак! — Я отпихнул Вовку, вылез из сугроба и пошел от него подальше. Вдруг слышу, он орет: «Смерть врагам народа!» Я обомлел. Он что, про папу знает? Не может быть. Оборачиваюсь — Вовка целится снежком, но не в меня, а в Очкарика. Бросил и попал. Тут как по команде все ребята давай по Очкарику пулять. Он к стенке прижался и лицо руками закрывает, чтобы очки не разбили.

Очкарик — это Борька Финкельштейн. Он у нас один только еврей в классе. Его папу и маму взяли еще в январе, он теперь у тетки, что ли, живет, не знаю. Очкариком его за очки, конечно, дразнят. В нашей стране, если ты не пролетарий или не крестьянин, а очки носишь и только книжки читаешь, быть тебе Очкариком. Сказать по правде, Борька действительно ужас как много читает.