Ирина Богатырева - Луноликой матери девы

— Ты неверно судишь! — вскричала вдруг Очи. Голос ее дрожал от гнева. — Это я охотилась, я взяла лук! Я обманула тебя, разве за это можно убить другого?!

Не оборачиваясь, я поняла, что ее глаза вскипают слезами обиды. А я думала, не умеет плакать моя Очи.

— Ты живешь как овца, не сознающая связей между событиями, — ответила Камка. — Разве не думаешь ты, что каждое задание, как и любой мой запрет, имеют причину?

Очишка молчала.

— Думаешь, ты великий охотник? — продолжала Камка. — Им ты была, теперь забудь. После посвящения ты поняла бы, что раньше ничего не умела. Но нарушать постепенность нельзя. Пока только учишься стрелять, как можешь брать лук на охоту?

— Хорошо же, пусть так! — не унималась Очи. — Но за что винить Ал-Аштару?!

— Твой проступок — отступление от запрета. Царевна же не слово мое нарушила, а призвание упустила. Скажи, Ал-Аштара: ты видела там царя ?

Если б не ветер, стало б смертельно тихо после этих слов. На миг возникло во мне удивленье: откуда она знает? Но я тут же поняла: Камка всегда знает все. И спокойно ответила:

— Да.

— Он напомнить тебе пришел о том, кто ты. Но ты и тогда не остановила Очи. Ты у него жертву отняла. Теперь только он может тебя судить.

Девы молчали, молчала и Очи. Я же пыталась, но все еще не могла вобрать в ум, что говорила мне Камка. Вновь внутренним взором увидала царя, как он, вцепившись в шею козы, с ней покатился. И тут поняла: хищник не из гордости или злости убивает, он то забирает, что ему предназначено. Единая жизнь всего вокруг, Бело-Синее, что растворено во всем, перетекает в него из жертвы — так нить жизни продлевается от начала начал. Очи же шла на охоту из гордости. Это не ее была жертва, и нить жизни ее стрелою оборвалась.

— Скажи, что мне сделать? — спросила я тогда Камку.

— Вернись и отдай царю его жертву. Если примет, станешь снова вождем. Если не примет, себя ему вместо козы отдашь.

Странной радостью наполнилось мое сердце от этих слов. Принялась я куски мяса собирать в шкуру. Тут Очи снова крикнула:

— Я с нею пойду!

— Твое наказание будет другое.

— Я пойду с Ал-Аштарой.

Не ответила Камка. Девы тоже решились за меня заступиться: стали говорить, что будет ночью пурга, но Камка будто не слышала. И я не ждала от нее ничего. Собрала мясо, обшарив каждый камень, завязала шкуру, насадила на прут, и, вдвоем взявшись, отправились мы с Очи в горы.

Снег уже сыпал над лесом. Теперь я шла впереди, Очи будто не поспевала за мной. Мясо казалось тяжелей, или от воды набухло, или это тяжесть наказания легла на нас.

— Аштара! Давай остановимся, — стала звать Очи. Но я спешила и не оборачивалась: — Ал-Аштара, погоди! Буря уже легла на те горы. Мы не взяли с собой ни шкур, ни накидок. Не пойдем сегодня туда, царь — и тот не сунется сейчас. Надо завтра идти, как уляжется ветер и снег будет свежий. Я выслежу его и поднесу жертву. А сейчас давай переночуем в лесу, глубже уйдем, я покажу место, мать не найдет.

Но я не дала ей договорить:

— Нет. Все слова твои верны, но я не могу так поступить. Ты оставайся, Очи. Не твоя это доля.

И, подхватив шест, потащила волоком. Но Очи меня догнала, и пошли снова вместе.

Наконец мы вышли к обрыву — и черно-белая мгла предстала пред нами. Сам воздух, казалось, кипел и клубился; ни гор, ни реки не было видно, лишь ветер ревел и хлестал. Тропа, по которой спускались к реке, еле заметная днем, исчезла вовсе. Мы стояли перед обрывом, и вокруг нас была чернота и отсутствие жизни.

— Царевна, повернем! — долетели до меня вновь слова Очи. — Мы только замерзнем и даже дороги не найдем на ту осыпь. Сейчас там не поднимешься, Ал-Аштара!

И я понимала, что туда идти — верная смерть. А жизнь моя моей не была — я ее несла на суд к царю и не могла просто так кинуть в бурю. Еле держась на ветру, пыталась понять, как поступить. Страха, смятения не было. И вдруг мне стало ясно, где сейчас ждет царь.

— Мы не пойдем туда, — сказала я. — Его нет сейчас на горе. Там место охоты.

— Правильно! — обрадовалась Очи. — Он сейчас спит в берлоге. И мы пойдем спать. Завтра найдем его по свежему следу.

— Нет, мы сейчас должны вернуть жертву. Я знаю, куда надо идти.

И действительно, я твердо знала это. Потому не вниз стала спускаться, а пошла наверх, вдоль по обрыву. Очи — за мной. Хоть ни разу не была я в этих местах — словно внутренним взором видела, куда направляться.

Мы поднялись на каменистую плешь — широкое пустое место. Каменный язык спускался с горы, и снег заметал острые валуны. Через бурю я различала отвесные утесы. Они стояли поодаль, неприступные, как стены, за которыми начинается чертог Бело-Синего, и каменный язык вытекал между ними.

— Нам туда! — махнула я вперед и хотела идти быстрее, потому что радостью застучало сердце.

Но Очи вдруг бросила шест:

— Нет! Нет, Аштара, туда нельзя! Камка говорила, здесь вход в мир алчных духов. Я туда не пойду, и ты не ходи.

— Но царь зовет меня!

— Это верная смерть! Духи тебя манят!

— Почему? Почему так решила Камка? — Я была в отчаянье: всего шаг отделял меня от искупления, а мне не давали его совершить.

— Она знает: здесь тропа в нижний мир.

Страх остановил нас. Я проследила вновь каменную дорогу, заносимую снегом. Как стражи, стояли утесы. Но духов не видела я, только снег и ветер.

— Я пойду, Очи, — сказала я твердо. — Если царь зовет меня в нижний мир, пусть будет так. Тебе же опять говорю: возвращайся.

И пошла, волоча мешок с мясом. Очи, ничего не сказав, догнала меня снова.

Наш путь был не близок. Утесы оказались могучими горами. Долго, мучительно долго мы шли по камням, падая от ветра и снега, а они все нарастали и нарастали. И вот, подойдя к ним вплотную, мы оказались как бы перед границей: между скалами не задувал ветер, и камни лежали черные, без снега, словно мы стояли у входа в пещеру. Я застыла, не зная, идти ли дальше. «Царь ходит, не оставляя следов», — вспомнилось присловие охотников. Значит, для него это место: даже зимой он здесь следов не оставит.

Подумав так, хотела я сделать шаг, но вдруг ко мне подскочила Очи, схватила за локоть и крикнула дико:

— Слышишь?

Из темноты вдруг, нарастая, пошел жуткий гул. Низкий, рокочущий, он начинался тихо, но рождал ужас, от него камни принимались дрожать и двигаться, потом становился все громче, поднимался и рос, после уже и свистел, и визжал, и словно бы хохотал над нами… Мы переглянулись: духов мы по-прежнему не видели, но кто еще мог издавать эти звуки?

— Хорошо, — кивнула я, — буду звать царя отсюда.

И стала разворачивать шкуру. Она промерзла, мясо слиплось. Я откалывала куски ножом. Потом, разложив на камнях, взяла голову козы и пошла с ней в проход.