Халина Снопкевич - 2x2=мечта

— Погоди минутку! Заглуши мотор! — крикнула Людка.

— Что случилось?

— Ничего. Уже можно ехать.

— Ты еще не совсем проснулась?

Машина тронулась.

Людка не ответила. Пока длился этот короткий диалог, она убедилась, что Марек Корчиковский действительно необыкновенная личность. Увидела собственными глазами.

Из-за угла на перекресток выехала тележка с молоком. А сзади, небрежно подталкивая тележку, шел Марек Корчиковский. Он толкал ее тихонько, медленно, осторожно, как бы нехотя, а может, просто старался не шуметь. Перед одним из подъездов он остановился, снял с тележки проволочную корзину с бутылками, приподнял ее, помогая себе коленом, и внес молоко в подъезд. На нем были джинсы и черная шерстяная рубашка с расстегнутым воротом, хотя утро было прохладное.

Всю дорогу Людка молчала; Стефан даже съехидничал — мол, такой пожилой особе, как она, ранний подъем не на пользу. А для нее только теперь начало кое-что проясняться. Она вспомнила некоторые высказывания Марека, в которых прежде видела одно зазнайство, кривляние и позерство, и связывала их воедино. Вот, например, вечеринка у близнецов Куреков. Их родители — благородные люди! — разрешили им убрать ковры, а сами ушли на двухсерийный фильм. Было приготовлено множество бутербродов, неограниченное количество газированной воды и двадцать пять порций мороженого в холодильнике, а на закуску литр бензина и банка мастики для полов — девочки дали слово после танцев привести в порядок паркет. Это был день рождения близнецов, им исполнилось пятнадцать лет, и они остроумно украсили комнаты: развесили повсюду на ниточках яблоки и апельсины. Получилось очень красиво, Людка им позавидовала. Сама она на свой день рождения приготовила только овощной салат и купила кило конфет, а гостям прикалывала банты из папиросной бумаги. И смеху же было тогда у близнецов — попробуй-ка, не помогая себе руками, укусить яблоко, которое качается на ниточке!

Марек Корчиковский явился нарядный, как настоящий маркиз, в темном костюме и белой рубашке, с черным шерстяным галстуком, манжеты выглядывали из рукавов пиджака и были застегнуты запонками. Он принес изменникам подарки: Ясе — цветы (остальные ребята просто посинели от зависти, они-то не додумались, а как шикарно!), Генеку — перочинный нож, да не какой-нибудь там ерундовый ножичек с двумя лезвиями, а настоящий — десять предметов. И еще два билета в «Комедию», второй ряд партера и, как выяснилось на спектакле, — середина.

Яська, которой впервые в жизни подарили цветы, покраснела и стала нюхать букет не с той стороны, а потом сунула в вазу и пролепетала:

— С ума сошел, столько денег ухнуть!

— Я человек трудящийся, могу себе позволить.

Людка сама две недели копила деньги, чтобы купить близнецам книжки — пятнадцать лет, все-таки дата! — но оригинальностью ее подарки, конечно, не отличались.

— А где же это вы пристроились, дорогой коллега? — расспрашивали ребята.

— Многоуважаемый юбиляр, — отвечал Марек, — если б ты не дрых по утрам, как суслик, сам бы мог увидеть. Но нет, надежды мало. Мы с дедом фирму основали.

— Фирму по очистке воздуха от миазмов науки? Наконец-то кто-то этим занялся! Честь и хвала! А какую роль в этом заведении играет ваш почтенный дедушка?

— Дедушка держит фирму. Вывеска. Полководец, который никогда не был на фронте. Отдает приказы, не вставая с кресла: «Не урони честь фамилии! У меня чтоб порядок был!» Руководства мне, по молодости лет, не доверили. Однако меня ценят за высокую квалификацию…

— Так вы у дедушки на жаловании?

— Распределение материальных благ между мной и моим Великим Дедом происходит по-разному. В общем и целом, весь доход делится на три части.

— Так у вас есть и третий компаньон?

— Один месяц в году, когда я уезжаю в лагерь, интересы фирмы блюдет моя почтенная матушка.

— Ты, кончай заливать, уши вянут. Заводи музыку, братцы! Начинаем танцы и пляски!

Так, значит, Марек говорил тогда правду, и ни одна душа ему не поверила. А он, значит, скрывать не скрывал, но и убеждать никого не собирался. Сказал, не поверили — ну и ладно. А убедиться лично никто не мог — кому охота вставать в пять утра? Марек, видно, и драться тогда предлагал в пять утра у Вислы потому, что для него ранний подъем — дело привычное! Интересно, неужели в тот день под дверьми так и остались стоять пустые бутылки? А может, Великий Дед вылез из кресла и лично произвел смотр своих боевых батарей?

Людка улеглась на живот и начала писать в своей тетрадке, которая теперь, когда Людка вырвала страничку про Того Человека, снова стала чистой.

«Марек, это замечательно, ты настоящий мужчина. Я сидела в машине моего брата Стефана и пряталась, как могла, чтобы ты меня не заметил. Мне бы очень хотелось с тобой помириться. Я живу на берегу реки под названием Ленивец и каждый день ставлю будильник на пять утра. Ты об этом никогда не узнаешь, потому что я тебе никогда не скажу, даже если мы помиримся, но знай, что… Будильник звонит, я просыпаюсь, но делать мне нечего, и я читаю до восьми книжку или думаю, как ты там, в Варшаве, ходишь по улицам, а иногда представляю, что хожу с тобой. Знаешь, говорить я вообще-то умею, только в письменном виде не могу, так что не сердись, что я так глупо пишу, но ты ведь и сам насчет писанья не слишком. Мне теперь кажется, что я с самого начала знала то, что знаю теперь, а с Тем Человеком это была ерунда и выдумки, и все, что я говорила ему, это я говорила тебе. Но ты всегда со мной такой грубый, резкий. Теперь-то мне все равно, будь какой хочешь, я-то знаю, какой ты на самом деле. А взаимность — вещь второстепенная, я с детства так считаю; главное, что ты есть и что ты настоящий человек. Хотя мне очень грустно и вообще для таких несчастных случаев должна существовать какая-нибудь «скорая помощь». Я жду не дождусь, когда мы наконец поедем в лагерь, хоть в озере вместе поплаваем. В лагере будут ласты и маски, мы сможем вместе нырять, даже если по-прежнему не будем разговаривать. Иногда мне кажется, что я тебе нравлюсь, а то почему же ты меня одну преследуешь и изводишь, а других девчонок нет. Но только ты гордый и боишься, как бы не отшили, а я бы тебя отшивать ни за что не стала. У меня потому такие мысли, что я два раза видела, как ты в классе на меня смотрел, когда думал, что я не вижу, а еще потому, что ты всегда мне хамишь. Как подумаю про это, у меня сердце превращается в мокрую губку. Но если ты смотрел вовсе не на меня, а на таблицу элементов, которая висит над моей головой, то тоже ничего. Хотя вообще-то не совсем ничего…»

А солнце пекло и пекло, и Людкина спина, политая водой цвета черносливового компота, изжарилась до волдырей.