Григорий Медынский - Повесть о юности

— А по-моему, это не старая, это вечно новая проблема! — ответил муж. — Всегда будет развитие, движение вперед, и всегда косное самодовольство, самоудовлетворенность будут врагами этого движения!

Полина Антоновна вспомнила этот разговор, когда прочитала новую повесть о студенческой молодежи. Повесть интересная, светлая, бодрая, и при чтении ее становилось как-то легче дышать. Но постепенно у Полины Антоновны стало назревать сомнение: а так ли это все хорошо? Нет ли где-то поблизости кислородной подушки, создающей эту атмосферу исключительной бодрости?

И подушка обнаружилась.

«Они часто казались нам, взрослым, еще детьми… — пишет автор в лирическом отступлении. — Они шумели на лекциях, иногда опаздывали в университет или наспех готовились к зачетам. Они влюблялись порой легкомысленно. А мы, старшие, снисходительно говорили: «Молодежь, балованная!..» Мы говорили это без досады, потому что баловали их от всего сердца. Баловали щедро, за все те поколения русских детей, которых не баловал никто. Мы баловали их, не боясь, что они избалуются. Мы знали наших детей. И мы никогда не ошибались в них».

Полина Антоновна никак не могла отделаться от ощущения внутреннего протеста, который порождала в ней эта авторская реплика: «Молодежь, балованная!..» Тон, которым сказаны эти слова, настолько противоречил всему ее жизненному опыту, всем выводам из этого опыта, что она не могла удержаться и написала в издательство письмо.

«Я не литератор, я — математик, но, как педагог, я считаю, что у нас с литературой общие цели. Ведь цель и назначение литературы — воспитание людей. Хорошая книга раскрывает перед человеком жизнь, поднимает его до больших чувств и мыслей, помогает осмысливать поведение человека, помогает ему понять и самого себя, хорошие и дурные черты своего характера. И наоборот, всякая ошибка в книге тут же отзывается в сознании людей какими-то неправильными поворотами мысли.

Я понимаю писателей, которым хочется воспеть то прекрасное, что лежит в основе нашей жизни и что растет и зреет на наших глазах, — без возвышенного нет искусства. Но простое воспевание, по-моему, всегда носило пассивный характер. Мало сказать: прекрасное есть жизнь. В жизни прекрасна борьба за прекрасное. И никогда довольство настоящим не было и, пожалуй, не может быть источником большого искусства. Я боюсь высказать еретическую мысль, но мне кажется, что у настоящего писателя рядом с ощущением, с предчувствием и предвидением чего-то очень хорошего и высокого непременно должно быть недовольство — недовольство тем, что есть, во имя того, что должно быть. И писатель, на мой взгляд, не просто певец, а прежде всего — боец, активное начало в жизни и в известной мере двигатель ее. Он должен будоражить мысль, видеть противоречия, ставить вопросы, может быть, не всегда разрешать их, но обязательно ставить и поддерживать в обществе гражданское, святое беспокойство.

Вот почему такая слащавая умильность по адресу нашей «балованной молодежи», которую я уловила в прочитанной повести, такое даже воспевание этой балованности заставляет меня, не только как педагога, но и как гражданку, самым решительным образом возразить автору.

Здесь все неверно! Нельзя «снисходительно» «без досады» смотреть на баловство детей, как это рекомендует автор, и нельзя «не бояться», что они избалуются. Этого нужно бояться, и с этим должно бороться. И совершенно неправильна сентиментальная ссылка автора на прошлые поколения русских детей, которых не баловал никто. Конечно, нельзя забывать о прошлом, но смотреть нужно в будущее. И нужна здесь не умильность, а гражданская дума о молодежи, ее лице, ее характере и ее будущем: кем, какою она должна быть? Она должна быть бодрой и жизнерадостной, но она должна быть и сильной, волевой, жизнеспособной и вдумчивой, она должна не ослабить, а развить и укрепить тот характер, который ей передает старшее поколение.

А на чем воспитывался этот характер? На преодолении трудностей, тягостей жизни. «Человек рождается из его сопротивления среде», — говорил Горький. Именно на этом, при всей трагичности их судьбы, росли прошлые поколения русских людей, давшие миру большие, а порой и великие характеры, которыми наш народ по праву гордится.

Судьба нашей молодежи другая. Ей не приходится идти пешком из Холмогор в Москву за наукой, ей не приходится проходить жестокие горьковские университеты. Сама наука идет к ней навстречу в виде всеобуча. А если говорить о студенчестве, то где это видано, чтобы за то, что юноша учится, ему государство платило деньги? У нас это естественно, это вытекает из всего строя нашей жизни. Но это диалектически может порождать новые противоречия, новые трудности и опасности.

Не будем бояться правды! И тогда мы увидим, что наукой нам сейчас приходится иногда пичкать молодежь, как манной кашей капризного ребенка. Многим из нашей молодежи — и чем дальше, тем их число будет больше — не приходится продираться сквозь колючки жизни и идти по камням, сбивающим ноги в кровь. Но это порождает другую опасность: они привыкают к асфальтированным тротуарам и в буквальном и в переносном смысле этого слова, их захлестывает поток удовольствий, которым они не знают цены. Особенно — городскую молодежь! А мы не имеем права допускать этого! Мы не имеем права развивать в наших детях потребительское отношение к жизни, как к чему-то готовому и легкому! Мы не имеем права допускать, чтобы дети наши или кто-то из детей, вынужденные почему-либо сойти с привычных тротуаров, застряли на первом и даже не очень глубоком ухабе!

Вот о чем нам нужно думать: о том, чем заменить естественно выпадающие трудности жизни в формировании характера нашей молодежи. А что же будет, если мы, балуя детей и, тем более, оправдывая и поощряя такое баловство, прибавим к этому еще уничтожение элементарнейших затруднений?

Дорога выходит на большие просторы, кругом масса света и воздуха. Щедрость любви, и богатство страны, и богатство семьи, и блага жизни, растущие изо дня в день, — ну как тут не дышать свободно, в полную грудь? Как не любить сына? Это так просто и естественно. Как не побаловать его? Это тоже так просто и естественно. Пусть живет и радуется и дышит так же легко и свободно, потому, что жизнь хороша, богата и радостна!

Но где найти границу, за которой все эти блага грозят обратиться во зло?..»

Нет и еще раз нет! Это не мелкий и не частный вопрос. Полина Антоновна видела это хотя бы на примере своего Сухоручко.

Исключение Сухоручко вызвало у нее двоякое чувство. С одной стороны, стало спокойнее — исчез постоянный источник волнений и забот в классе. С другой, в душе, потаенно, появилось ощущение неловкости, точно действительно что-то ею не сделано и недоделано и она в этом публично, во всеуслышание, призналась. Ушел ученик… Конечно, он найдет себе какие-то другие, может быть, лучшие пути жизни, но то, что он ушел от тебя, тревожило душу. И внутренне Полина Антоновна не возражала бы, кажется, даже и против того, чтобы Сухоручко вернулся в класс. Однако настроения эти продолжались недолго. Уже когда директор сдавал документы на Сухоручко в районный отдел народного образования, там встретили его крайне недружелюбно.